Л Замятин - Эверест, юго-западная стена

Не знаю, сколько ещё времени я мог бы идти. Не было ощущения, что вот-вот кончатся силы. Они давно уже кончились. Организм вошёл в режим какого-то безразличного состояния, когда непонятно — то ли он будет работать бесконечно, как вечный двигатель, без притока внешней энергии, то ли внезапно откажет. Казалось, что в палатку я вполз на самом последнем пределе. Но где этот последний предел? И что после него? Пожалуй, никогда за всю альпинистскую жизнь я не был так близок к концу. И до сих пор не могу толком понять, в чём причина, где ошибка...

В лагере-5 мы пробыли недолго. Поели, попили, почти не спали. Иванов и Ефимов, встретив нас и напоив, отправились на вершину. Серёжа связался с Орловским. Эдику сделали уколы сосудорасширяющих лекарств. Нам обоим дали таблетки компламина. Хотя на руках и ногах пальцы у меня онемели, цвет их был нормальный,— я знал, что они восстановятся через несколько дней, и отказался от уколов.

Спускались плотной группой. Кислород я больше не применял с тех пор, как он кончился у меня ещё ночью. Здесь его было мало, а я не настолько плохо себя чувствовал. Эдику дали полный баллон и поставили на два литра в минуту. Боялись, сможет ли он самостоятельно спускаться по перилам, но всё обошлось: хотя и очень медленно, но он шёл сам. Часто останавливался, просил переодеть его или поправить снаряжение, говорил что-то не всегда понятное.

Я спускался последним, наблюдая за ним сверху, при длительных остановках садился на какую-нибудь полочку и дремал по нескольку минут, пока Эдик и Серёжа не освобождали мне следующую верёвку. Шлось легко — всё-таки вниз, в тепло, к тому же без груза и при хорошей погоде. А на солнце даже приятно, только клонило в сон. Вторые сутки на ногах, да и ночь перед восхождением я почти не спал.

Когда Эдик миновал острые снежные гребешки, где даже перила в случае срыва не спасут от травмы, мы облегчённо вздохнули. В лагере-4 не задерживались, чтобы успеть в лагерь-3 засветло.

Миша спустился сюда гораздо раньше и уже приготовил чай. Попили не раздеваясь. Миша тут же рванул вниз. Серёжа помогал Эдику — снимал и надевал кислородную маску, поил и кормил. Эдик, попав в палатку, лежал почти без движения, и как только его переставали тормошить — тут же проваливался в сон. Уже пора было выходить. Серёжа суетился вокруг Эдика и нервничал: вынуть его из палатки и заставить идти было трудно. Наконец он начал выползать.

По крупицам я собирал силы для заключительного спуска. Скорей бы вниз. Ещё двадцать верёвок — и спать, спать...

Эдик после каждого движения вдруг замирал, как будто на минуту уходя из этого мира, а потом медленно возвращался к действительности. Чувствовалось, как много он дал бы, чтобы продлить эти краткие мгновения полной расслабленности.

— Эдик, надо идти. Уже поздно. Мы не успеем до темноты.

— Да... Да...— бормотал он, делая ещё одно движение, и замирал.

Доходил ли до него смысл наших слов, или срабатывала только простейшая реакция — ответ на приказ: “Вставай! Выходи! Спускайся!”?

Наконец он появился весь.

— Ну что, готов? Пошли. Как только я освобожу верёвку — двигайся.

Он что-то пробурчал из-под маски и кивнул.

Уже где-то близко навстречу нам поднимались Валиев — Хрищатый, и следовало быть осторожным. Под свежевыпавшим снегом много “живых” камней — как бы не побить ребят. Некоторое время я видел Эдика на одну-две верёвки выше себя, потом ушёл за перегиб.

Парни шли без кислорода, с огромными рюкзаками. Я как бы посмотрел со стороны — так выглядели мы на этом подъёме.

Казбек, еле переводя дух, бросил что-то короткое, но, как всегда, очень ёмкое. В двух словах и поздравление, и восхищение, и пожелание. Вроде: “Ну, Бэл, ты даёшь!”

Валера шёл легче, обстоятельно расспросил о маршруте выше 8500, о самочувствии Эдика. Он давно интересуется медициной в альпинизме, кропотливо собирает уникальную аптечку и, обладая огромным высотным опытом, знает, что спросить и чем помочь.

Скромный до замкнутости, он даже не обмолвился о своём желании идти до самой вершины без кислорода. Представляю, как трудно ему было через двое суток расстаться со своей мечтой.

В третий лагерь я пришёл до темноты, а Эдик, видимо, позднее. Когда, точно не знаю, так как я уже спал, дорвавшись наконец до этого великолепного занятия после двух дней и одной ночи непрерывной работы.

К утру 6 мая Эдик чувствовал себя уже значительно лучше. Стало приходить сознание всего происшедшего, а может быть, и своей роли в этой драме.

Большое впечатление произвёл на меня своим поведением Серёжа Бершов. Он постоянно опекал Эдика, буквально нянчился с ним, как с ребёнком, одевал и раздевал, кормил, выводил из палатки. Я так не смог бы.

Здесь нас догнал Иванов, успешно посетивший вместе с Ефимовым вершину 5 мая в 13.30. Серёжа не рвался вниз так, как Валя, и остался ночевать в лагере-4. Наверное, ему не хотелось расставаться с горой, которая на протяжении многих лет сверкала вдали, как вожделенная цель, то доверчиво подпуская, то предательски прячась.

Во второй палатке вместе с Мишей Туркевичем ночевали Ильинский и Чепчев. Утром Миша нас всех накормил завтраком. Чепчев собирался долго (больше трёх часов), был вялым и выглядел очень утомлённым или даже больным.

Довольно долго собирались и мы с Эдиком, несмотря на постоянные подталкивания со стороны Миши и Серёжи. Но я-то знал свои силы, знал, что успею дойти до лагеря-1 засветло, а Эдику было тяжело заставлять себя спешить. Но Серёжа вертелся вокруг него с предельной настойчивостью и, действуя то уговорами, то окриками (не злобными, конечно), наконец вытолкнул его наружу.

В лагере-2 опять произошла задержка: Валера Хомутов очень гостеприимно встретил нас и вместе с Мишей отлично накормил рисом с жареным салом и луком. Вопрос о питании требует отдельного большого разговора, но вкратце я могу сказать, что лучше бы я ел только рис с луком и мясом и сгущёнку к чаю, чем все эти сублимированные разносолы.

Очевидно, я был ещё очень слаб, потому что к концу спуска опять еле тащился. Не доходя сорока метров до палатки лагеря-1, я провалился по грудь в трещину прямо на тропе, по которой в последние дни водила масса участников и шерпов. И почему снежный мост не выдержал именно меня? К счастью, трещина оказалась не очень широкой. Зацепился рюкзаком.

Со словами “Мужики, как я люблю этот лагерь”, вполз в “Зиму” и завалился у входа, испытывая одновременно изнеможение и блаженство.

Забыл сказать, что все эти дни я спускался без кошек — отдал свои Эдику, так как его кошки улетели в кулуар Боннингтона. А скалы были заснежены, как никогда раньше. К тому же стало теплее, во многих местах появился натёчный лёд. Иногда я зависал на горизонтальных перилах, беспомощно елозя ботинками по отвесным стенкам, покрытым корочкой льда. Видимо, у меня ещё были силы, если я из всех положений выходил самостоятельно, сохраняя нормальную скорость спуска.

А в дальнейшем ещё предстоял спуск по ледопаду, по которому ходить без кошек совсем несподручно. Но сзади в связке со мной шёл Миша Туркевич в качестве якоря, и я получил (впервые после хождения с Шопиным) истинное наслаждение от работы с настоящим мастером спорта, когда мы понимали друг друга с полуслова, когда каждая команда исполняется мгновенно, чётко, когда страховка всегда надёжна и даже твои действия угадываются на ход вперёд.

Давно мы не ночевали в “Зиме” одни, без шерпов, все радовались простору, теплу и просто жизни.

7 мая выход в 10.00, но в последний момент я вспомнил о том, что надо сфотографировать на фоне Эвереста киевский примус с керамикой, и задержал всю компанию на несколько минут (было решено идти только в связке: стали открываться трещины на леднике). Этим вызвал неожиданно бурный протест и даже гнев Иванова. Валя в обычной обстановке мягкий и внешне безобидный, но когда доходит до серьёзного дела, становится жёстким, требовательным, нетерпимым. Что ж, качества, порой необходимые руководителю.

Шли хорошо, ноги Эдика поморожены не так сильно, а самочувствие постоянно улучшалось. Немного “перекурили” в промежуточном.

Верхняя часть ледопада изменилась незначительно, а ниже плато дорога оказалась совсем незнакомая. Но шлось просто, где надо — перила. Спустились без проблем. Около большого серака Марк Трахтман снимал для телевидения постоянных киногероев Онищенко и Трощиненко. Здесь же Овчинников и ещё кто-то. Лёня снял с меня рюкзак, в котором было опять около двадцати килограммов, а взамен дал с одной лишь кинокамерой. Я почувствовал себя как на крыльях.

Съезжал со всех ледовых лбов глиссером, прыгал через трещины, в общем, получал удовольствие от тепла, солнца, густого воздуха, отсутствия груза и присутствия собственного здоровья.