Анатолий Тарасов - Горбунов Александр Аркадьевич

Почему вдруг Кекконен заговорил о простом банщике, а не о Тарасове, который должен был перед мероприятием, как они уславливались с Глебом Баклановым, назваться финскому президенту? Оказывается, Тарасов в последний момент решил изменить сценарий своего участия и скромно отрекомендовался местным знатоком и любителем сибирской бани.

«Правда, — считает Андрей Бакланов, — есть и другая версия. Кекконен был тонким и наблюдательным человеком и возможно, сразу разгадал “подставку”, принял правила игры и сделал психологический ход навстречу Хрущеву. Значимым же является лишь то, что все исторические фигуры, принимавшие участие в том эпизоде, проявили поучительную способность быстро действовать, использовать в самом широком диапазоне открывающиеся, в том числе неожиданные, нестандартные возможности для пользы дела».

У Тарасова с давних времен сложились свои банные традиции, и он им не изменял. В бане у него непременно была высокая температура, но при этом имелись и вода для того, чтобы бросать ее в печь на камни, и веники, которые Тарасов заготавливал сам. Когда температура приближается к 120 градусам или переваливает за эту отметку, следует взять обычную мочалку, окунуть ее в холодную воду, вложить в рот: станет легче дышать и пар не обожжет горло. Тарасов, по рассказу Вячеслава Колоскова, шел еще дальше. Он ложился на полку, наливал в шайку холодную воду, опускал туда голову и пил. Его обрабатывали в четыре веника, а ему — хоть бы что! Выходя из парилки после такой экзекуции, Тарасов, когда был помоложе, окунался с головой в холодную воду, налитую во вместительную бочку, сделанную на даче по его заказу.

Александр Гомельский называл Тарасова «великим парильщиком». Он никогда не смотрел на чины, приговаривая, что в бане все равны. «Как-то в Архангельском, — вспоминал Гомельский, — в баню зашел тогдашний министр обороны маршал Гречко. Он попытался отказаться от парения с мылом. Тарасов ни в какую. Попадались под его веник и другие маршалы. Как он мучил всех: навалится пузом и на все просьбы пощадить отвечает: “Терпи, здоровее будешь!” Вообще “попасть под него” в парилке дорогого стоило».

Шведский хоккейный тренер Томми Сандлин, блестяще работавший с «Брюнесом», рассказывал Николаю Вуколову историю своего знакомства с Анатолием Владимировичем:

«Это был мой первый визит в Москву. “Брюнес” прилетел играть с ЦСКА на Кубок европейских чемпионов. Сам Тарасов приехал встречать команду на аэродром. Он настоял, чтобы я, Хенри Янссон и нападающий Торд Лундстрем, бывший тогда капитаном “Брюнеса”, немедленно поехали в штаб-квартиру ЦСКА на прием…

Когда мы приехали, стол уже был накрыт с чисто русским размахом по тарасовским, как нам потом объяснили, рецептам. Соленые огурчики, грибки собственного посола, всякая рыба, икра, жареное мясо. Баня нагревалась, водка охлаждалась. Я никогда не пил водки и поэтому встревожился. Как я справлюсь со всем этим?” — спросил я Торда, но тот только рассмеялся в ответ: “Держи фасон!”

О, эта беспощадная баня в исполнении Тарасова, когда он окроплял наши тела большим дубовым веником, а я лежал, уткнувшись лицом в шайку с холодной водой! Еще хуже было с водкой, которую пили из больших стаканов, и мне дали понять, что содержимое должно выпиваться в один прием. Это входило в русскую традицию, иначе человек провозглашался неискренним. Я давился, чувствовал, как все бурлит и горит у меня в пищеводе, но так или иначе всё каким-то образом попало в мой желудок. Когда же передо мной возник второй стакан, вновь наполненный, я не вынес этого, и водка пошла горлом назад.

“Юниор”, — сострадательным голосом громко провозгласил Тарасов и снисходительно похлопал меня своей широкой ладонью по голове. Находившиеся рядом Торд и Анатолий Фирсов смеялись до хрипоты.

Затем Тарасов исчез, и “Брюнес” поехал на тренировку на каток ЦСКА. Я на лед не выходил и с совершенно белым лицом сидел перед раздевалкой. Хокан Виберг, который всегда всё замечал, усмотрел нечто странное в моем облике и поинтересовался, что произошло. “Я упоил Тарасова так, что он завалился под стол”, — хвастливо изрек я. Игроки, знавшие о моем неприятии спиртного, смотрели на меня с большим сомнением.

И в этот момент появился Тарасов, одетый в военную форму, с иголочки, благоухающий одеколоном. Он как ни в чем не бывало уселся рядом на скамейку с блокнотом и, наблюдая за тренировкой, что-то стал там записывать. Мне же потом для восстановления потребовалась целая ночь».

Однажды в середине 60-х годов Тарасов зазвал в баню приехавшего в Москву американского журналиста, пожелавшего поближе познакомиться с советским хоккеем вообще и с ЦСКА в частности. Неделю он наблюдал за тренировками, бывал на базе, общался с игроками, изумлялся нагрузкам, предлагавшимся Тарасовым на тренировках по атлетизму. Попытался даже сам потренироваться, но после простейшей разминки ему понадобилась помощь врача. С Тарасовым у американца была договоренность, что вопросы тренеру он задаст в конце своего пребывания в Москве. Анатолий Владимирович предложил сделать это в Селезневских банях — там обычно парились хоккеисты ЦСКА. Банщик отвел гостям отдельный уголок, Тарасов попросил поддать пару по «высшему разряду», замочил дубовые веники в холодной воде, развел в шайке мыло и отправил переводчика за американцем. «Он, — вспоминал Тарасов, вошел в парную в плавках, что-то весело напевая. Я ему помахал рукой, приглашая к себе на полок. Поднялся он на три-четыре ступеньки, сразу как-то присел и бросился назад. В ту минуту мне было его искренне жаль. Не испытал он всей прелести русской бани. Не ощутил неповторимых запахов хвои, дуба, пряностей, которые обычно добавляют для аромата в кипяток. Его тело не ощутило прикосновения мягких дубовых листьев, так хорошо воздействующих на кожу, на настроение. Не получилась, к сожалению, и наша беседа».

К Финляндии Тарасов относился очень хорошо. Можно даже сказать, любил эту страну. Его команды часто играли на финских стадионах. И всегда — успешно. На одной из фотографий, запечатлевших победившую на чемпионате мира в Тампере в 1965 году сборную, вместе с командой — Михаил Шолохов: неподалеку от Тарасова, в каракулевой шапке, в пальто с каракулевым воротником. Будущий нобелевский лауреат (15 октября того же года ему была присуждена высокая литературная премия, а 10 декабря вручена) приехал в Финляндию по приглашению финского писателя Маргги Ларни. Так получилось, что во время этой поездки писатель впервые в жизни побывал на хоккейном матче. Тарасов рассказывал Владимиру Акопяну, как в перерыве между периодами одной из игр буквально на ходу спросил у Шолохова:

— Ну, каково впечатление? Как, нравится игра?

— Трудно объяснить, — ответил Шолохов, — только вот ладони постоянно потеют.

У Шолохова поначалу не было ни аккредитации на чемпионат, ни даже разового пропуска. Он прошел на стадион, прицепив к пиджаку бейджик, который руководитель советской специализированной туристической журналистской группы попросил у аккредитованного на чемпионате корреспондента «Московского комсомольца» Александра Левинсона. Фотографий на репортерские пропуска в те времена не делали, и Шолохов прошел на арену, как «Aleksandr Levinson. USSR»! К «Московскому комсомольцу» писатель, как известно, имел самое непосредственное отношение: в этой газете, называвшейся тогда «Юношеская правда», в 1923 году он опубликовал свои первые заметки, а в январе следующего года — первый рассказ «Родинка».

Шолохов, от спорта человек в общем-то далекий, рассказывал в одном из интервью, что в Тампере «даже кричал» во время хоккейного матча: «Там особая игра. Там не сам процесс игры меня интересовал, а выиграют ли наши. Больше патриотизма, чем болезни».

…Последний раз в Финляндии Тарасов в сопровождении дочери Галины побывал в 1991 году. 28 апреля он был вынужден вернуться в Москву. В Турку он находился в качестве гостя чемпионата мира по приглашению возглавлявшего тогда оргкомитет турнира Олли Пулкканена. Финские врачи провели обследование Тарасова. У них возникли подозрения, что левая нога может подвергнуться воздействию тромба, и они посоветовали срочно выехать домой для продолжения курса лечения.