Дом на птичьем острове. Книга первая. Рожденная быть второй - Таша Муляр

– Так я и ему не сказала, у нас же карнавал намечался, подумала, ну что я буду всем праздник портить, вы ж не встречались даже, не жених же он твой.

– Как ты можешь? Он же друг твоего сына! Ты каменная, что ли? – взорвалась Василиса. – У него же мать есть, ты же ее знаешь, ей-то как? Мы ж с Пашей с малых лет везде вместе – Игорь, я и Пашка. Что значит – не встречались? Мама, да как, как ты могла не сказать мне?!

Василиса не плакала и не кричала, она громко шептала, хватаясь рукой за воспаленное горло, просто не могла кричать, от бессилия не могла, ей казалось, что и шепота ее не слышно, словно рот открывается, а звуков нет… Да и нужны ли эти звуки, что изменят ее слова? Наступило время, которое уже никогда нельзя изменить.

Она раскачивалась, сидя на кровати, поджав под себя ноги по-турецки, впившись руками в чашку с очередным морсом, принесенным ей матерью.

– Всегда говорила, что ты врешь, все время врешь. Какой же отец глава семьи, как ты говоришь, если решаешь все ты? И врешь всегда тоже одна. Не хочу говорить. Уйди от меня. – Она посмотрела на ошарашенную Галю, пытавшуюся что-то возразить. – Я не хочу больше тебя видеть!

Улеглось. Как-то день за днем, день за днем, и забылось, или простилось, или просто ее отпустило. Она общается с мамой. Разговаривает, помогает, слушает, только ниточки какой-то, которая раньше была между ними, уже нет, да, может, и не будет. Думая об этом, Василиса ощущала себя клубком, который отмотали от большого мотка пряжи и перерезали нитку, связывающую с ним, и теперь клубок вынужден был катиться по свету сам по себе.

Так она рыдала и болела почти месяц, опустошая себя, смакуя свое горе, наслаждаясь им, погружаясь в него все глубже и глубже. Разрешила себе страдать. Сны, так похожие на явь, сводили ее с ума; просыпаясь, она долгое время находилась во власти событий, которые так ярко и живо только что прожила, стремясь при этом скорее уснуть вновь, чтобы очутиться в том, другом мире, где было солнечно и где она была счастлива…

К февралю ей чуть полегчало, антибиотики все-таки пришлось пропить. Бабушкины мази – хорошо, но температура не отпускала, и мама привезла из города врача, договорилась, ну и таблетки сделали свое дело. Василисе стало легче. Она и сама чувствовала, что залежалась, плакать уже не было сил, да и, верно, смогла саму себя убедить, что Паша действительно там, как сказала ей Эля, и смотрит на нее.

– Я не подведу тебя. Верь мне! – сказала она сама себе и… взялась за учебу.

За весну она нагнала своих сверстников, поступивших на год раньше, и сдала экзамены вместе со всеми, досрочно окончив училище почти с красным дипломом – преподаватель по основам предпринимательства уперся и не поставил ей «отлично», несмотря на ходатайство самого директора училища: «Ну слушай, она же у нас на красный идет, чего ты упираешься?»

Новый предмет «Основы предпринимательства», введенный не так давно, преподавал совсем молодой учитель, только после института. Ростом он был под два метра, со слабым пушком на впалых щеках, крупным носом, непропорциональными руками-плетьми и сальными серыми глазами на рыхлом лице, усыпанном следами от юношеских прыщей. Ученики над ним подшучивали, ученицы явно эпатировали его своим поведением, а Василиса с какого-то момента игнорировала занятия, уходила в библиотеку вместо урока, не хотела признавать его авторитет, выполнять домашние задания, встречаться с ним взглядом и оставаться наедине во время дежурства по кабинету – так он ей был противен, что она не могла скрывать своего отвращения.

Однажды случился неприятный инцидент, который и привел к конфликту между ней и преподавателем. Как-то он встретил ее в узком коридоре подвала, где было хранилище библиотеки. Вроде как мимо проходил, ждал, когда они разминутся, пропуская ее вперед, оступился, покачнулся – и вот уже Василиса стоит между ним и стеной, как сосиска, окруженная плотным тестом, ощущая на себе тяжесть мужского тела.

Второй раз в жизни мужчина приблизился к ней настолько близко, но это были совсем другие ощущения. От неожиданности она вскрикнула, попыталась оттолкнуть его, а он, напротив, казалось вжал ее в стену еще сильнее, обдав своим прерывистым дыханием.

– Он такой противный и липкий был! Я пыталась оттолкнуть его, он что-то бормотал, извинялся, типо «прости, оступился», а сам не отходил от меня, а наоборот – рассматривал. И так близко было его лицо это прыщавое, нос огромный и затхлый запах изо рта… Бр-р… – делилась перепуганная Василиса с Наташей, которую застала возле здания училища, выбежав оттуда пулей.

– Ой, ну ты, как всегда, миндальничаешь! – возмущенно ответила ей подруга.

– Ничего я не миндальничала! Я даже не поняла сначала, что это было.

– Нужно было пнуть его ногой как следует и бежать! Пойдем директрисе расскажем, может, его уволят наконец-то после этого! Подумаешь, тоже мне важный какой тут нашелся. Да кто он такой? Невесть откуда явился и что-то из себя изображает! – распаляясь от переполнявших ее переживаний за подругу, предложила Наташа.

– Да, это легко рассуждать вот так, сидя со мной на лавочке… – задумчиво ответила Василиса. Хоть и прошло уже некоторое время, она не сразу вышла из здания, а еще некоторое время пыталась успокоиться в туалетной комнате, наблюдая из окна за крыльцом, боясь пересечься с ним еще раз. Она ждала, когда он уйдет первым.

У нее перед глазами опять возник тот коридор и преподаватель, который, по сути-то, был ненамного старше ее самой, в странно опасной близости, нарушившей ее личное пространство. Он сверлил ее глазами, и было непонятно: то ли она ему нравится, то ли он ее, напротив, ненавидит из-за того, что она посмела демонстративно игнорировать его уроки и даже иногда дерзить в ответ.

– Ну и как ты сбежала? Еще и извинилась поди? – Наташа пыталась представить себе эту ситуацию и себя в ней, была заранее не согласна с действиями Василисы, считая, что уж жизнь-то, она лучше подруги знает.

– Библиотекарь вышла, он это увидел, сам от меня отлип и пропустил ее между нами, а я за ней увязалась с вопросом привезли новые книги или нет.

– Ну, слава Богу. А он, он-то что?

– А он там так и стоял. Блин, от него еще так по́том разит, и