Память тела - Михаил Наумович Эпштейн

а я ни при чём! Или вдруг, не спросясь, рвёт мои лучшие колготки и развешивает обрывки на окне, чтобы снять шедевр: «Дырчатый мир».

Кто-то возмущался. Кто-то утешал: искусство требует жертв. Кто-то советовал поговорить начистоту или пойти на разрыв.

А мне стало ясно, что через бедную Иру он общается с какими-то иными сущностями. Именно их старается запечатлеть. Тогда я ещё внимательнее рассмотрел его фотографии, заполнившие у меня целый альбом. Там и я, и наши друзья – все выходят то засвеченными, то зачернёнными, то гномами, то призраками, а иногда настолько кристально ясными, наведёнными на резкость, что выглядят куклами или голограммами. Я вспомнил гоголевский «Портрет» – и мне стало не по себе. Я поговорил с Ирой – и мы забили тревогу. Решили побольше о нём узнать. Хвоста или рогов она у него не обнаружила, но осмелилась глубоко заглянуть в глаза – и они ей показались мёртвыми, как пустые глазницы. Главное, она не нашла в них своего отражения. «Он меня вроде видит, зрачки движутся. А меня там нет». Между тем, по законам физики, глаз преломляет свет, падающий на его выпуклую поверхность, и создаёт на сетчатке образ того, что находится перед ним.

После этого и другие наши приятели стали к нему подходить и заглядывать в глаза – и тоже не находили там своего отражения. Он при этом отворачивался, моргал, отводил взгляд. Сердился:

– Что ты на меня вылупился? Что за игра в гляделки?

Мы отшучивались: разгадываем тайну твоего гениального фотоглаза. Но когда он понял, что это не игра, а испытание, быстро покинул наш круг. Ира с ним еще раньше порвала. А вскоре он и вовсе исчез из Москвы…

Лет двадцать спустя я наткнулся в интернете на фотографии всей нашей компании той поры. Лица зверские и ангельские; шуты и лешие; кукольно-кокетливые; на фоне поваленных деревьев и колючей проволоки… Девушка с руками-плетями и полупрозрачным чёрным чулком, закрывающим пол-лица… Тяжело было смотреть на эти жутковатые фантазмы, пущенные гулять по свету. Оказывается, он их напечатал, нас не спросив, в «интеллектуально-художественном журнале» под названием «Дикое поле. Донецкий проект». А эпиграфом ко всему «проекту» стояли такие строки:

Не Украина и не Русь —

Боюсь, Донбасс, тебя – боюсь…

И я лучше понял, чего мы тогда испугались. И чего боится теперь весь мир. Как будто образы, вышедшие из его фотоглаза, начали оттуда своё страшное шествие, расползлись по земле, обжигая её адским огнём…

А Ира так и не вышла замуж. Зато до старости оставалась белой и круглой.

Серебряная трель

Они сидят на диване перед телевизором и смотрят английский детектив. Соседи по элитному столичному району. Познакомились не так давно в гостях у общих друзей.

– Вы не сочтёте домогательством, если я возьму вас за руку? – учтиво спрашивает он.

Она искоса бросает на него взгляд и тут же возвращается к экрану.

– Попробуйте.

Он берёт её руку и минуту сидит спокойно, потом начинает разминать и сжимать её ладонь.

– Это что? – спрашивает она.

– Хочется движения.

– А без движения вам со мной скучно?

– Мне с вами никогда не скучно. Мне кажется, ладонь – это только образ. Делаешь с ней то, что хотел бы делать со всем телом.

– Я вам пока не мешаю, но и помогать не собираюсь, – произносит она безразличным тоном, ещё строже устремляясь глазами в экран.

– Интересно, как женщина ощущает момент, когда пора… когда это неминуемо должно случиться, – задумчиво говорит он.

– Очень просто, – отвечает она. – Звенит звоночек. Всё делается по звонку.

– Где?

– В позвоночнике. Звенит один, потом откликается другой, и так сверху донизу. Серебряная трель.

На экране начинается сцена насилия: преступник подстерегает юную жертву во время прогулки по саду, срывает одежду… Он невольно начинает следить за сценой. Она ловит его заинтересованный взгляд.

– Вы, наверно, такое тело имеете в виду. То скучали, а вдруг встрепенулись.

– Нет, я другое тело имею в виду.

– Мужчины не догадываются, но женщины всё про них знают. Я знаю, что некоторые мужчины смотрят на мою грудь как коты на сметану.

– Я их понимаю.

– Как не понимать, ведь я вас и имею в виду.

Он делает вид, что смущён, и признаётся со вздохом:

– Раз вы меня раскусили, скрываться бесполезно.

На экране появляются детективы, опрашивают жертву насилия.

– Вот это уже скучно, – замечает он, стараясь отвлечь её от экрана. – Нет ничего интереснее преступления и скучнее наказания.

– Не знала, что вы такой поклонник преступлений. Ну и как вы собираетесь преступать? – И филологически уточняет: – И «при», и «пре».

Голос у неё медовый, тягучий, но чувствуется, что в мёде ворочается пчела, которая при случае может резко ужалить.

Он целует её ладонь.

– Ну, это ещё не преступление, – снисходительно замечает она.

– Неужели прозвенело?

– Нет. Только верхний позвонок.

– Вот его-то я и поцелую. – Оттягивает ей сзади воротничок блузки и целует.

– Дальше не звенит! – твёрдо предупреждает она.

Он притягивает её к себе и больно сжимает ей грудь. Она вскрикивает.

Через полчаса. Они лежат на раздвинутом диване, на полу валяется её разорванный лифчик, телевизор продолжает работать, но с выключенным звуком.

– Вторая серия? – спрашивает он.

Рывком поднимает и сажает её на себя.

Ещё через час. На какое-то время он отключился. Как будто всё в нём онемело, задубело. Когда приоткрыл глаза, ему показалось, что она исполняет на нём танец маленьких лебедей, плавно поводя руками. Через несколько минут она уже танцевала на нём салсу, высоко подняв и сцепив ладони и широко раскачивая бёдрами… Потом начались буйные половецкие пляски над его коченеющим телом… Последнее, что он услышал, уже почти бездыханный, – как она напевает «Полёт валькирий», рея над полем битвы и решая, кому из павших воинов уготовано попасть в небесный чертог… Нет, не ему.

Когда он пришёл в себя после затяжного тяжёлого сна, её уже не было. На стуле рядом с разорванным лифчиком лежала записка:

«Наказание тоже может быть интересным».

* * *

Следующий день был мутный, похмельный. Он вертел в руках записку и по почерку пытался разгадать смысл послания. Почерк чёткий, с сильным нажимом и с большим расстоянием между буквами, размашистый, как пощёчина. Написано на обороте его квитанции из прачечной: рубашки, майки, трусы, простыни… Он чуть не застонал, вертя в руках этот листок. Как готовился!.. И что получилось…

Только к вечеру он нашёл в себе силы включить телевизор – как раз к началу новой серии.