Память тела - Михаил Наумович Эпштейн

То ему казалось, что между ними уже что-то случилось и теперь она разыгрывает невинность, то он успокаивался, видя рваный, неуверенный рисунок их движений.

Вскоре в танец вступили обе женщины. Хозяйка вела гостью, окружала её своей пышной статью, и та поддавалась, словно таяла в её руках. Ему даже почудилась какая-то женская истома и страсть в том, как они обвивали друг друга, сливались в объятиях. При этом, кружась, они поочерёдно поглядывали на него, жена подмигивала, хозяйка прищуривалась. Они словно показывали ему себя как единое целое, сверхженщину, которая могла бы принадлежать ему, но в нём не нуждалась, потому что они любили друг друга. Но любили опосредованно, через близость к нему. Потом они разомкнулись и стали танцевать, положив друг другу руки на плечи, меряясь взглядами, словно пытаясь заворожить и подчинить соперницу. Кто шире раскачивается, чья талия гибче, грудь выше, глаза ярче. Словно готовились к схватке, и в их лицах появилось что-то надменное, вызывающее.

Он почувствовал себя героем этой драматической сцены и вклинился между ними, не прерывая танца, обнял обеих за талии; и так, продолжая дуэль, с ним в роли секунданта, они медленно танцевали, раскачиваясь втроём в едином ритме. В какой-то момент ему показалось, что не он ведущий в этом танце: хозяйка сильными руками притянула их к себе, равновеликая сразу обоим, – только вдвоем с женой они были под стать размаху её крыльев, разлетающимся краям её кофты. Он крепче обхватил стан хозяйки, она с готовностью к нему прильнула, и опять в его руках послушно волновались две отзывчивые танцовщицы. Духи жены пахли ландышем, хозяйки – жасмином, он утопал в этих парфюмных облаках, веющих на него с двух сторон. Вдруг он ощутил, что две женские руки, охватившие его сзади, ласкают друг друга, ищут близости за его спиной, сплетаются пальцами… Хозяин стоял поодаль и с изумлением наблюдал за женщинами, перебегал взглядом с одной на другую, как бы тоже ища себе место среди них…

Подошли к столу, выпили остатки глинтвейна, и гости засобирались домой. Хозяин предложил:

– Куда же вы на мороз? Оставайтесь до завтра! Есть ещё две бутылки шампанского.

Хозяйка поддержала:

– Ночуйте у нас! Большая спальня – ваша.

Жена взглянула на него вопросительно – даже просительно. Он представил себя в этой большой спальне, которую недавно мельком увидел на пути в маленькую. Огромная кровать, горки подушек… С одной стороны запах ландыша, с другой – жасмина, и эти запахи путаются и переплетаются вокруг него. А то и, позабыв о нём, прямо сливаются в одно облако. Потом представил на своём месте хозяина… И вдруг ощутил себя опустошённым. За эту новогоднюю ночь он пережил столько чувств, что они могли бы составить целую энциклопедию: от азарта до ярости. И выдавил из себя, отвечая на взгляд жены:

– Надо ехать. Завтра дела.

Вызвали такси и, закутавшись, вышли на мороз, провожаемые пожеланиями новогоднего счастья. Ехали, быстро трезвея, и ему опять не давал покоя всё тот же вопрос: чем его жена занималась с хозяином, пока он уединялся с хозяйкой? Вспоминал, как неуклюже, но старательно они подлаживались друг к другу в танце.

Вдруг жена, словно прочитав его мысли, спросила:

– О чём вы так оживлённо разговаривали, пока готовили глинтвейн? Мы зашли на кухню налить вина, а вы нас не заметили, так увлеклись беседой.

– Уже не помню, – хмуро ответил он. – Светские сплетни.

И вдруг осознал спасительный смысл её фразы. Двойное алиби. Теперь они оба вне подозрений. Пока жена с хозяином рассматривали альбомы и пили вино, они с хозяйкой готовили глинтвейн, поглощённые разговором. А если уличить её во лжи, то нужно признаться и в собственной…

Он положил ладонь на её нейлоновое колено под шубкой:

– Не холодно?

– Теперь нет.

Она прикрыла его ладонь своей – и началась яростная любовная схватка двух ладоней на её колене.

Войдя в дом, они сразу крепко обнялись.

– Давай потанцуем! – вдруг предложил он. И почему-то добавил по-английски: – Dance me to the end of love[4].

Она прильнула к нему:

– Ты очень-очень! Я тоже. Ещё бы! В этом году у нас ещё ничего не было…

* * *

Этот рассказ сохранился в архиве в двух версиях, и не указано, какая из них беловая. Выше – первый вариант, ниже – второй. У них одинаковое начало, которое приводится только в первом варианте, а далее за отточием следует иное продолжение. Возможно, обе версии (гости уезжают или остаются) – части единого целого, экспериментального рассказа, отражающего вариативность самого бытия.

* * *

Подошли к столу, выпили остатки глинтвейна, и гости засобирались домой. Хозяин предложил:

– Куда же вы на мороз? Оставайтесь до завтра! Есть ещё две бутылки шампанского.

Хозяйка поддержала:

– Ночуйте у нас! Большая спальня – ваша.

Жена взглянула на него вопросительно – даже просительно.

Они выпили ещё по бокалу шампанского, прокричали трижды «с новым счастьем!», все расцеловались и разошлись.

В большой спальне горел уютный розовый ночник, они с женой разбросали одежду по креслам, утонули в свежих прохладных простынях и, успев только пролепетать друг другу несколько нежностей, провалились в сон…

Вдруг он проснулся от мягкого прикосновения: хозяйка, вся в белом, прижав палец к губам, звала его за собой. Маленькая спальня была пуста.

– Он ушёл спать к себе в кабинет, – шепнула она.

На этот раз всё начиналось медленно. Он сам снял с неё очки и стал целовать глаза, испытывая необычайное наслаждение от этих тёплых, влажных прикосновений. Выпростал её руки из просторной ночной рубашки и долго ласкал плечи и полные, ленивые груди, а она наклоняла их над его лицом, чтобы он ловил губами их нависшую тяжесть. Сбросила рубашку, как лягушачью кожу, повернулась к нему, прижалась… но медлила, позволяя свободно течь времени и накапливаться истоме. И вдруг резко опрокинула его навзничь и стала бёдрами сильно вбивать в пружинистую кровать, не впуская в себя, но твёрдо усмиряя, мучая, напрягая. Потом впустила с внезапным захлёбом – и опять всё слилось в вихре. Подушки валялись на полу, призрачно белея. В её движениях он распознал дразнящую уклончивость: когда у него начинался сильный прилив, она отстранялась, чтобы через минуту, сдержав и успокоив, ещё сильнее вобрать в себя. Казалось, она томит его, как вчерашний глинтвейн, на медленном огне, не дозволяя вскипеть. Время то ли летело, то ли остановилось, ему запомнился один стоп-кадр: она сидит на нём, крепко упираясь напрягшимися коленями в постель, отогнувшись всем телом назад и закинув локти за голову, а он тянется