Дэвид Лоуренс - Влюбленные женщины

– Поехали, выпьешь с нами чаю! Поехали! – предложила Урсула, когда они подъехали к коттеджу Гудрун в Виллей-Грин.

– Большое спасибо, но мне нужно домой, – сказала Гудрун, хотя ей очень хотелось поехать дальше с Урсулой и Биркиным.

Это казалось ей истинной жизнью. Однако какая-то нерешительность не позволила ей.

– Пойдем! Это было бы здорово, – упрашивала Урсула.

– Мне ужасно жаль – мне бы очень хотелось, но я не могу, правда, не могу.

Она торопливо вышла из машины, вся дрожа.

– Ну почему? – донесся до нее разочарованный голос Урсулы.

– Нет, я правда не могу, – раздались в темноте жалобные, полные горечи слова.

– С тобой все будет в порядке? – спросл ее Биркин.

– Конечно! – сказала Гудрун. – Спокойной ночи!

– Спокойной ночи! – попрощались они.

– Приходи в любое время, мы всегда будем тебе рады, – сказал Биркин.

– Большое спасибо, – отозвалась Гудрун странным голосом в нос, в котором слышалась горесть одиночества, что очень озадачило его.

Она повернулась к воротам своего коттеджа, а они поехали дальше. Но она мгновенно развернулась и проводила взглядом машину, которая, уезжая, постепенно растворялась в дымке. И когда она шла по дорожке к своему чужому для нее дому, ее сердце было наполнено непонятной горечью.

В прихожей стояли напольные часы, а в циферблат было вмонтировано круглое, румяное, радостное лицо с глазами-прорезями, которое наклонялось в одну сторону, когда тикали часы, и которое самым странным образом строило ей глазки, и возвращалось в исходное положение с тем же самым нежным выражением, когда маятник снова колебался. Это глупое гладкое румяно-коричневое лицо всегда пристально пялилось на нее с нежностью. Несколько минут она стояла и разглядывала его, пока ее не охватило ужасное чувство отвращения и она засмеялась сама над собой бессмысленным смехом. А лицо все раскачивалось и строило ей глазки то с одной стороны, то с другой, то с одной, то с другой. О, как же несчастна она была! В самом эпицентре своего наиболее ощутимого счастья, какой же несчастной она была!

Она взглянула на стол. Варенье из крыжовника и все тот же домашний пирог, в котором было слишком много соды! Хотя варенье из крыжовника было вкусным, его не часто удавалось достать.

Она весь вечер хотела пойти на мельницу. Но она отказывала себе в этом. Вместо этого она пошла туда на следующий день. Она была рада, что застала Урсулу одну. В доме была чудесная, интимная, укромная атмосфера. Они говорили бесконечно, получая наслаждение от разговора.

– Мне кажется, ты здесь очень счастлива, – сказала Гудрун сестре, взглянув на свои яркие глаза в зеркало.

Она всегда завидовала, иногда даже с отвращением, странной положительной наполненности, которая царила вокруг Урсулы и Биркина.

– Как красива эта комната, – громко сказала она. – Это покрытие с грубым плетением – у него такой чудесный цвет – цвет холодного света!

Оно казалось ей совершенным.

– Урсула, – через некоторое время спросила она ничего не выражающим голосом, – ты знаешь, что Джеральд Крич предложил, чтобы мы все вместе уехали на Рождество?

– Да, он говорил об этом с Рупертом.

Жаркий румянец залил щеки Гудрун. Она какое-то время молчала, словно ошарашенная, не зная, что сказать.

– А тебе не кажется, – сказала она наконец, – что это удивительно дерзко?

Урсула рассмеялась.

– Вот за это-то я его и люблю, – сказала она.

Гудрун замолчала. Было очевидно, что хотя ее и убивало, что Джеральд осмелился сделать такое предложение Биркину, эта идея ей необычайно нравилась.

– Мне кажется, в Джеральде есть чудесная простота, – сказала Урсула, – и в то же время он отрицает все и вся! О, мне кажется, что он очень милый.

Гудрун несколько мгновений ничего не отвечала. Она должна была преодолеть оскорбление, которое было нанесено ей таким вольным распоряжением ее свободы.

– А ты знаешь, что ему ответил Руперт? – спросила она.

– Он сказал, что это было бы удивительно весело, – сказала Урсула.

Гудрун вновь опустила глаза и замолчала.

– Ты думаешь, что так и будет? – осторожно спросила Урсула.

Она никогда не была уверена, как много оборонительных сооружений возвела вокруг себя Гудрун.

Гудрун с трудом подняла голову, но продолжала смотреть в сторону.

– Мне кажется, что это может быть необычайно весело, как ты и говоришь, – ответила она. – Но ты не считаешь, что это уж слишком большая вольность – разговаривать о таких вещах с Рупертом, который всего-навсего… понимаешь, что я имею в виду, Урсула – это напоминает, как двое мужчин организуют развлечения с какими-то маленькими type[76], которых они сняли. О, я считаю, что это совершенно непростительно!

Она так и сказала по-французски – type.

Ее глаза вспыхнули, ее лицо залилось румянцем и приняло замкнутое выражение. Урсула не сводила с нее глаз, ощущая испуг – больше всего ее пугало, что Гудрун сейчас казалась ей совершенно заурядной, настоящей маленькой type. Но она не осмеливалась признаваться себе в таких мыслях – только не сейчас.

– О нет, – воскликнула она, заикаясь. – О нет, все не так, нет! Нет, я считаю, что эта дружба между Рупертом и Джеральдом просто прекрасна. В ней столько простоты – они могут сказать друг другу все, что угодно, как братья.

Гудрун еще больше покраснела. Ей было невыносимо думать, что Джеральд выдал ее – даже Биркину.

– А ты считаешь, что у братьев есть право поверять друг другу такие тайны? – спросила она в глубокой ярости.

– Да, – сказала Урсула. – Все, что они говорят, совершенно прямолинейно. Нет, больше всего меня удивляет в Джеральде то, насколько простым и прямым он может быть! А ты понимаешь, для этого нужно быть неординарным человеком. Большая часть мужчин говорит уклончиво, они такие трусы.

Но Гудрун сидела молча, охваченная яростью. Ей хотелось, чтобы все, что она собиралась предпринять, оставалось в тайне.

– Ты поедешь? – спросила Урсула. – Поехали, мы все будем так счастливы! Есть что-то, что мне очень нравится в Джеральде – он гораздо более мил, чем я предполагала. Он свободен, Гудрун, он действительно свободен.

Гудрун все еще неприязненно молчала, замкнувшись в себе. Но в конце концов она заговорила.

– Ты знаешь, куда он предлагает ехать? – спросила она.

– Да. В Тироль, куда он ездил, когда жил в Германии – чудесное место, куда ездят студенты, маленькое, отдаленное и чудесное, как раз для занятий зимними видами спорта!

Сердитая мысль пронеслась в уме Гудрун: «Все-то они знают».

– Да – громко сказала она, – это в сорока километрах от Иннсбрука, так?

– Точно не знаю, но это будет великолепно, разве не так? Высоко в горах, на девственном снегу…

– Просто замечательно! – саркастически отрезала Гудрун.

Урсула была озадачена.

– Разумеется, – сказала она, – по-моему, Джеральд сказал это Руперту только для того, чтобы это не выглядело, будто он собирается развлекаться с потаскухами...

– Я прекрасно знаю, – сказала Гудрун, – что он довольно часто имеет дело с женщинами такого сорта.

– Да что ты! – воскликнула Урсула. – Что ты такого узнала?

– Я узнала про модель из Челси, – холодно сказала Гудрун.

Теперь замолчала Урсула.

– Ну, – сказала она через некоторое время с сомнительным смешком. – Надеюсь, он хорошо провел с ней время.

От этих слов лицо Гудрун омрачилось еще больше.

Глава XXVIII

Гудрун в кафе «Помпадур»

Приближалось Рождество, и вся четверка готовилась сняться с места. Биркин и Урсула паковали свои малочисленные вещи, готовясь отправить их в выбранную ими страну, туда, где они в конце концов решат остановиться. Гудрун была необычайно взволнована. Ей нравилось быть в полете.

Она и Джеральд собрались раньше, поэтому они решили поехать в Иннсбрук, где они должны были встретиться с Урсулой и Биркиным, через Лондон и Париж. В Лондоне они провели всего одну ночь. Они отправились в мюзик-холл, а после этого в кафе «Помпадур».

Гудрун всем сердцем ненавидела кафе, однако, как и все знакомые ей художники, она постоянно сюда возвращалась. Ее раздражала вся эта атмосфера мелочной греховности, мелочной зависти и второсортного искусства. Тем не менее, когда она бывала в городе, она неизменно приходила сюда. Ее так и тянуло вернуться в этот маленький, медленно вращающийся водоворот, средоточие разложения и порока – просто, чтобы взглянуть на него.

Девушка сидела рядом с Джеральдом, потягивала какой-то сладковатый ликер и с мрачной угрюмостью разглядывала сидящие за столиком разношерстные компании. Она ни с кем не здоровалась, но молодые люди часто кивали ей с какой-то насмешливой фамильярностью, она же притворялась, что не узнает их. Ей нравилось сидеть здесь с горящими щеками, сумрачным и хмурым взглядом наблюдать за ними со стороны, точно за животными в зверинце, где обитают только похожие на обезъян деградировавшие существа. Боже, что тут была за отвратительная компания! От отвращения и ярости кровь сворачивалась в ее жилах в густую, темную массу. И в то же время она не могла сдвинуться с места, она должна была продолжать смотреть. Иногда люди заговаривали с ней. Из каждого уголка кафе на нее таращились люди – мужчины, оглядываясь через плечо, женщины – выглядывая из-под шляпок.