Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники - Рональд Фредерик Делдерфилд

Бернадот, в прошлом старший сержант у Бурбонов, позже маршал Франции, еще позже наследник шведского престола, в своей столице Стокгольме не торопился принять решение. Он до сих пор сравнивал в уме относительную ценность Померании, обещанной ему Наполеоном, Норвегии, обещанной царем, и денег, обещанных англичанами.

Гамбург, Любек, Дрезден, Берлин, Штутгарт, Франкфурт, Вена были охвачены сомнениями, колебаниями и нерешительностью. В Неаполе родственники императора замышляли предательство. Мадрид пребывал в тревоге. И только в Санкт-Петербурге и в лагере Веллингтона царили спокойствие и уверенность. В Лондоне, где банкиры финансировали войны против Франции еще с тех пор, как Людовик XVI был осужден и казнен своими подданными, наблюдался такой оптимизм, какого еще не знало это поколение. Ликующий возглас «Таймс»: «Он гибнет! Гибнет!» — еще не раздался, но остальные издательства обрушили на публику поток фельетонов и карикатур, объявляющих, что свержение корсиканского людоеда — дело решенное.

Нигде профессия фельетониста и карикатуриста не расцветала более пышно, чем в Лондоне в первом десятилетии XIX века. Это был зенит рисованной сатиры, имевшей своей единственной темой французского императора и его братьев. Живые, гротескные и зачастую восхитительно вульгарные карикатуры того времени дают нам яркое представление о том, как средний англичанин представлял себе традиционного врага. В самонадеянности и лихости этих карикатур можно разглядеть отблески Креси и Азинкура. Самого императора изображали в каком угодно обличье — пьяницы, распутника, вампира, сатира, хищного адского чудовища, поедающего человеческое мясо. С гигантской задранной головой, выпирающим животом и тоненькими ножками, он бросает злобные взгляды с попираемой им карты Европы, бесчеловечный, неумолимый и безжалостный, олицетворение мирового зла и разрушения, и слова, срывающиеся с его губ, неотделимы от его облика. Его сапоги со шпорами топчут поверженный, измученный континент, а вокруг него, в самых раболепных позах, сгрудились его братья, маршалы и сатрапы. На заднем плане, гораздо чаще, чем они бежали в панике перед сомкнутыми рядами армии Веллингтона, толпятся пехотинцы в синих шинелях, люди, с 1796 года входившие почти во все европейские столицы. Человек среднего возраста из нашего поколения увидит в этой яростной газетной кампании нечто знакомое. Разглядывая любую из этих карикатур, несложно обнаружить в них источник вдохновения для их прямых потомков, во множестве появлявшихся в газетах и журналах в 1914–1918 и 1939–1945 годах, когда в главных извергах оказались кайзер Вильгельм и его сын «малыш Вилли», Гитлер и Геринг. Великобритания, единственная из врагов революции, которая не прекращала сопротивления наполеоновским завоеваниям в Европе, так и не потеряла веру в уязвимость Франции перед морской блокадой и в силу золота, покупающего новых союзников. За двадцать лет, прошедших между смертью благонамеренного Людовика и появлением казаков в городах Ганзы, в англо-французских войнах случился лишь один короткий перерыв, и то большинство англичан считало его не более чем перемирием. Бесконечная кампания порождала колеблющихся, находились даже влиятельные люди, считавшие, что Наполеон Бонапарт может внести важный вклад в развитие западной цивилизации, но это меньшинство умолкло, когда Великая армия встала в 1805 году на берегах Ла-Манша, готовясь нанести тройной удар по Суссексу, острову Уайт и устью Темзы.

Война возобновилась. Британия открыла казну, подпитывая гинеями зависть и обиду континентальных династий. Брест, Гавр и Тулон были блокированы непобедимым флотом из трехпалубных линкоров и фрегатов, управляемых лучшими в мире моряками, но с командой, состоявшей по большей части из насильно завербованных людей, питавшихся объедками и таинственным образом превращавшихся в опытнейших матросов при свисте плетки-девятихвостки или посулах на щедрую добычу. Где бы на континенте ни возникала угроза, англичане всегда оказывались поблизости на море — наблюдая, выжидая, провоцируя, но за четыре последних года они сделали и многое другое. Небольшая, но отлично вышколенная британская армия на Пиренейском полуострове встречалась с ветеранами Аустерлица и Фридланда и била их, выступая из Португалии при любой возможности и отходя за неприступные укрепления вокруг Лиссабона, когда перспективы на победу в поле были невелики. Благодаря этой армии португальцы не только сплотились, но и создали собственные превосходные войска, а за приграничными португальскими крепостями могли собираться и вновь идти в бой остатки разбитых испанских армий.

И все же, несмотря на непрерывные успехи союзников, Пиренейский полуостров не имел большого значения в борьбе за Европу. Во-первых, он был слишком удален от мест главных сражений. Во-вторых, занятые здесь силы были слишком малы, чтобы существенно влиять на войну, в которой участвовали семь крупных держав и множество мелких государств. Ключ, открывающий врата Парижа, следовало искать не в Лиссабоне, не в Лондоне и не в Санкт-Петербурге. Его надлежало увезти на запад из тронного зала Фридриха Вильгельма, короля Пруссии.

Без активной поддержки Пруссии армии царя Александра не могли надеяться пройти далеко за Эльбу; если Пруссия не выступит, Австрия, неоднократно разбитая в прошлом, продолжит выжидательную политику, принц Бернадот в Стокгольме не изменит своему нейтралитету, небольшие германские государства не захотят испытывать судьбу, а покинувшие Францию в дни Террора аристократы — пенсионеры и нищие — будут по-прежнему играть в вист на британских водах, зарабатывая на жизнь уроками языка и фехтования. Весной 1813 года ключ находился в Пруссии, и врагов Наполеона волновал вопрос — хватит ли Фридриху Вильгельму храбрости воспользоваться им и последовать примеру своей покойной жены Луизы, чей патриотизм вдохновил Пруссию в 1806 году на борьбу за свободу — и она же сказала слова, ставшие эпитафией к этой катастрофе: «Мы почили на лаврах Фридриха Великого».

Несмотря на подъем национализма в России, да и по всей Германии, роковое решение принять было трудно. Король, личность ничтожная, помнил об ужасном уроке, преподанном ему в 1806 году, благоговел перед величием репутации Наполеона и, помимо прочего, лишился источника вдохновения, каким была для короля его героическая жена. Однако он не мог бороться с быстро нарастающей силой обстоятельств. По всему королевству усиливалось давление снизу — со стороны студенческих корпораций, амбициозных военачальников — типа Гнейзенау и Шарнхорста, молодых авантюристов из секретной армии графа Лютцова, практиковавшей ночные убийства, закаленных старых воинов вроде Блюхера, настолько ненавидевшего Наполеона, что всякий раз, как произносилось имя французского императора, ему в голову ударяла кровь; и в первую очередь — со стороны барона Штайна, повивальной бабки пангерманизма.

Из всех людей, выступавших в тот момент против Франции, барон Штайн был самой интересной и наверняка самой решительной и целеустремленной личностью. Высланный в 1808 году как угроза для безопасности Пруссии, он сперва направился в Вену, а потом в Санкт-Петербург, где стал другом и советником царя. Решительный, страстно любящий германские пейзажи и родные традиции и культуру, честный, неподкупный, не заботящийся