Война по обе стороны экрана - Григорий Владимирович Вдовин

Смотрим на небо, слушаем свист – он продолжается, но прилеты идут куда-то в сторону. Это беспокоящий огонь по номерным целям, поясняет мне мой сопровождающий. Урона он никакого не наносит (все уже разбомблено до нас), но расслабляться нам не дают, и это я подтверждаю.

За нами увязывается щенок. Выясняется, что это девочка, зовут ее Хохлушка («потому что она же хохлушка»), и, несмотря на предков-такс, она очень быстро бегает, наматывая вокруг нас круги.

Идем через кладбище, много попаданий прямо среди могил, и на месте самих могил встречаются воронки. «Не снимайте, откуда мы выходим» – это понятно и так. Жара стоит просто дикая, мы все обливаемся потом. Солнце в зените, и в городе не слышно вообще никаких звуков, кроме методичного: выход и через какое-то время – свист и разрыв. Причем по свисту совершенно непонятно, разрыв будет там же, где и раньше, или вражеские артиллеристы скорректировали огонь по беспилотнику, который, возможно, нас заметил. На небо мы посматриваем все время – и вдруг свист все-таки сместится в нашу сторону.

Подходим к железнодорожной насыпи. Это своеобразный Рубикон, который делит город на две части. Перебегать насыпь надо быстро, потому что за ней противник наблюдает, и незаметным для врага снабжение той стороны быть не может, поэтому в районе путей все время какая-то активность – кто-то что-то привозит и увозит, быстро перегружает, перетаскивает через пути и пытается перевести дух на той стороне под деревьями. БМП на ту сторону железной дороги уже не ездят, все надо нести на руках – генераторы и горючее, оружие и б/к, еду, воду.

Я иду мимо людей, они в полной амуниции – в броне и с оружием, все в касках, что встретишь на фронте не везде и не всегда. Они готовятся поднимать по склону тяжеленные ящики с патронами, баклажки с водой, канистры с бензином. Это подразделения снабжения – по большому счету носильщики. Но без их ежедневного изнуряющего, тяжелого и совсем не романтичного труда не получится вообще ничего на передовой. Мы здороваемся, и они смотрят на нас с интересом: мы единственные во всем городе безоружные, хотя и одетые в камуфляж – эпоха синих бронежилетов с надписью «PRESS» уже давно ушла в прошлое.

От железной дороги мы поднимаемся вверх по склону холма – через вишневые сады. Все деревья в завязях. Опять выходим на улицу частного сектора, в крайнем доме переводим дух и достаем воду из рюкзаков – пьем большими глотками. Собака с удовольствием сидит на руках бойца и снимается, как будто позирует осознанно. Минут пятнадцать или двадцать просто сидим, и никуда дальше идти не хочется, но понятно, что идти надо. Один из вагнеровцев в этот момент записывает в блокнот мой телефон – через несколько месяцев после этой прогулки он проявится и попросит скинуть фото того дня.

Наша дорога идет часто поперек огородов, заборов, домов, бывших дорог, которые стали непроезжими. Один раз мы натыкаемся на дымящуюся догорающую машину – тел внутри не видно, видимо, успели как-то выскочить. Это иллюстрация того, почему тут надо ходить пешком: если ехать, может получиться вот так. У наших проводников, проходящих этой дорогой уже не в первый раз, есть своеобразные вешки, которыми разделен маршрут, часто в их роли выступают трупы украинских солдат. Один завален в ремонтной яме гаража, из обломков торчит только рука в перчатке, как будто приветствуя прохожих. Другой лежит ничком лицом вниз, раскинув руки. Тоже в перчатках – открытых участков тела не видно, голова в шлеме, и вообще весь труп завален каким-то хламом от взрывов, которые произошли позже. Но всегда появление такого объекта в поле зрения предваряется тяжелым всепроникающим запахом, который узнаешь с самых первых ноток и от которого с приближением к его источнику начинает мутить, а потом и выворачивать. Жара делает свое дело, стараемся все это быстрее пройти, но через погибшего в яме гаража буквально надо переступить, и зачем-то я делаю фотографию этой руки в приветственном жесте.

На самом деле вся эта поездка и этот поход запомнятся мне одним-единственным чувством и впечатлением, которое я получу в тех самых многоэтажных домах впереди, куда идет наш путь. Последние зады последних частных домов перед многоэтажками буквально пробегаем, хотя от усталости кажется, что это уже невозможно, и я понимаю, что этим вечером от моего тяжелого инкассаторского бронежилета у меня очень сильно будет болеть поясница.

Здесь воронки в рыхлой земле уже совершенно свежие, мой взгляд падает на валяющуюся эмалированную табличку с номером дома. Я беру ее и тут же, конечно, выбрасываю – убирать ее в рюкзак возможности нет, руки держать занятыми тоже не нужно. Какой именно это был номер – информация стирается из моей головы мгновенно, и вообще создается впечатление, что течение времени очень ускоряется – меня начинают поторапливать и сзади и спереди криками «бегом, бегом». Я пытаюсь бежать, получается не очень, взглядом при этом стараюсь держать переднего провожатого. Он подбегает вплотную к стене разрушенной пятиэтажки, с разбега как будто в подкате ловко падает то ли на бок, то ли вообще на спину и моментально исчезает в узком подвальном окне, которое размером, как мне кажется, чуть ли не с крупноформатную книгу. Полное ощущение того, что я туда не смогу пролезть с рюкзаком и всей амуницией ну никак, а при этом сделать это надо быстро, и убеждать меня в этом не надо – ситуация такая, что это ощущается, что называется, шкурой. Из этого окна меня уже подбадривают – давай-давай, тянутся руки, у меня принимают рюкзак, который непонятно как снялся очень быстро, хотя обычно это не так просто, кидаю вперед каску и лезу сам – тоже головой вперед, в подвальной темноте разглядываю, что принимающие меня и буквально затягивающие внутрь стоят на нескольких матрасах, сваленных друг на друга, и с облегчением я валюсь на них, как тюфяк. У двери несет дежурство пожилой вагнеровец, с ярко выраженным кавказским акцентом приговаривая в отношении всех, кто валится к нему в эту амбразуру, как о малых детях с явной отцовской позиции, а следом за мной передает камеру и сваливается внутрь оператор, а потом и наш замыкающий. Подвал очень оживленный – в каждой его секции что-то типа жилого кубрика, в котором матрасы, снаряжение, оружие, связь, компьютеры, какая-то хитрая аппаратура, вдалеке тарахтит генератор. И флаги конечно же. И ЧВК «Вагнер», и еще я запомнил – Российской империи.