Тайны и герои 1812 года - Арсений Александрович Замостьянов

Он не дает топтать врагам нежатых пашен И, закрутив гусарский ус,

Вот потонул в густых лесах с отрядом —

И след простыл!.. То невидимкой он, то рядом,

То, вынырнув опять, следом

Идет за шумными французскими полками

И ловит их, как рыб, без невода, руками.

Его постель — земля, а лес дремучий — дом!

… Но милым он дарит, в своих куплетах, розы.

Давыдов! Это ты, поэт и партизан!..

«Любите Отечество наше»

Молва подхватила его имя, а лубочные художники растиражировали образ. У самого Вальтера Скотта хранился гравированный портрет Дениса Давыдова из серии портретов русских героев 1812 года, выпущенной в Англии. Художник Дайтон (кстати, тезка русского гусара) изобразил Давыдова в облике могучего воина — с черной кудрявой бородой и шапкой волос, в меховой шкуре, накинутой на плечи, с шашкой в руке. Подпись гласила: «Денис Давыдов. Черный капитан». Здесь не до портретного сходства, но герой был польщен, узнав об этой гравюре из переписки с английским классиком.

Давыдов называл себя человеком, «рожденным единственно для рокового 1812 года». Хотя справедлив и другой его вердикт: «Имя мое во всех войнах торчит, как казацкая пика». В кампаниях 1813–1814 годов он отличался в каждом сражении. В Германии, встречая русские войска, горожане мечтали увидеть того самого Давыдова — удачливого смельчака, грозу французов. Лихой кавалерийской атакой он освободил от наполеоновцев Дрезден — и за это угодил под арест. Потому что взял город самовольно, без приказа, а его передовой отряд далеко обогнал основные части генерала Винцингероде.

За подвиги на подступах к Парижу Давыдов получил генеральское звание. Но по недоразумению, из-за путаницы с несколькими полковниками Давыдовыми, через некоторое время производство отменили. Только вмешательство государя вернуло смертельно обиженному герою заслуженные генеральские эполеты. Легендарный партизан в те годы командовал Ахтырским гусарским полком. Однако путаница продолжилась, когда знаменитый портрет работы Ореста Кипренского, на котором изображен гусарский полковник (в будущем генерал-майор) Евграф Давыдов, стали считать портретом Дениса Давыдова. А они были дальними родственниками. И оба храбро бились в 1812-м.

После Ватерлоо боевой путь Давыдова не прервался. Он вышел в отставку в высоком чине генерал-лейтенанта, пройдя с победами дорогами нескольких войн — и на Кавказе, и в мятежной Польше. За взятие Владимира-Волынского в 1831 году его наградили орденом Святой Анны I степени. Поляки распространяли небылицы о кровожадности Давыдова, а он только посмеивался… В бою у Будзинского леса польских повстанцев вел генерал Казимеж Турно, с которым Давыдов сражался еще под Миром в 1812-м. Командирское чутье вновь не изменило ему: он возглавил решающую кавалерийскую атаку и враг не выдержал натиска.

В отставке генерал, вспоминая молодость, писал стихи о воинских походах, о гусарских вольностях. И они выходили в лучшем литературном журнале той эпохи — в пушкинском «Современнике». Иногда Давыдов снимал маску простодушного усача и включался в борьбу идей, обличал влиятельных либералов и русофобов (в те годы это слово писали с двумя «с» — «руссофобия»). Чего стоит одна только «Современная песня» — остроумный и язвительный приговор либералам, злободневный во все времена, несмотря на кое-какие «приметы эпохи».

Всякий маменькин сынок, Всякий обирала,

Модных бредней дурачок, Корчит либерала.

А глядишь: наш Лафает, Брут или Фабриций Мужиков под пресс кладет Вместе с свекловицей.

Насмешкой он, как арканом, сбивал с ног любого противника, но при этом не скрывал горечи: «Всякий из нас неоднократно заметил явную и общую ненависть чужеземных писателей к России. Везде, где только касается речь до сего государства, до его монархов, до его вождей, до его войск, до событий военных и политических, — везде оказывается их особое к нему неблагорасположение». Нужно было отвечать клеветникам России — в том числе Бонапарту. И Давыдов отвечал. И в статьях («Мороз ли истребил французскую армию в 1812 году?», «Разбор трех статей, помещенных в записках Наполеона»), и в стихах. Он постоял за честь своих боевых товарищей, которые не уступали французам не только в холод и распутицу. Помнил Давыдов и о том, что Суворов громил лучшие республиканские армии в Италии, в жаркую погоду, непривычную для русских воинов.

А многочисленному своему потомству оставил такой наказ: «Будьте честны, смелы и любите Отечество наше с той же силой, как я любил его». Незадолго до смерти он отдал дань памяти Петру Багратиону. Хлопотал, чтобы прах генерала с почестями перезахоронили на Бородинском поле. Но сам уже тяжело болел и не увидел этой торжественной тризны.

Гусарский пир прервался в отдаленном имении под Симбирском, когда в Петербурге шумно праздновали 25-летие вступления русских войск в Париж. Гусарская сабля выпала из рук…

В 1912 году, к столетию Отечественной войны, имя Давыдова присвоили прославленному в боях Ахтырскому гусарскому полку. Честь заслуженная: с ахтырцами он бил французов и в партизанских стычках, и в больших сражениях. Но главная награда поэту и партизану в том, что его слава оказалась не ветреной. Дениса Давыдова Россия помнит и сегодня — и в лицо, и по остротам, и по стихам, и по подвигам. Он был и остался хранителем памяти о героях 1812 года, о поколении генералов, офицеров и солдат, которые умели побеждать и стоять насмерть.

Глазами современника

О Фёдоре Глинке

19 июня 1786 года родился Фёдор Николаевич Глинка. Он появился на свет в селе Сутоки Духовщинского уезда, в родовом имении Глинок — на земле, впитавшей кровь многих войн. В современной деревне Сутоки, что в Духовищенском районе Смоленской области, по данным 2007 года, проживают три человека.

Фёдор Глинка был воином, поэтом и богословом. Герой наполеоновских войн, ближайший соратник бесстрашного «солдатского генерала» Милорадовича, победитель! Своего отца-командира он славил в «Авангардной песне»:

Здесь Милорадович пред строем, Над нами Бог, победа с ним; Друзья, мы вихрем за героем Вперёд, умрём иль победим!

Когда я в детстве прочитал его стихотворение «Москва» (1840), взял себе за правило входить в Кремль только с непокрытой головой — в любой мороз. Потому что Глинка писал:

Кто Царь-колокол подымет? Кто Царь-пушку повернёт? Шляпы кто, гордец, не снимет У святых в Кремле ворот?!

Ты не гнула крепкой выи В бедовой твоей судьбе: Разве пасынки России Не поклонятся тебе!..

Разве можно не поверить этим строкам? И мы, не желая становиться гордецами, снимали шапки у Троицких и Боровицких ворот (слава богу, тогда Кремль можно было посещать бесплатно, без билетов!) и твёрдо знали, что нет на земле места священнее и прекраснее Московского Кремля.

Это