Финал в Преисподней - Станислав Фреронов

острова — постоянно откладывалось как сопряжённая с неприемлемым риском и ни в малейшей степени не гарантирующая успеха.

И на таком фоне увязли переговоры с СССР о глобальном дележе мира. Кремль не считал их предметными, до тех пор, пока Рейх неспособен одолеть «этот остров», отказывающийся сдаваться. «Скажите, чьи это бомбы падают сверху?» — саркастично спрашивал Молотов в ответ на предложения Риббентропа о «разделе британского наследства», сделанные в берлинском бомбоубежище.

Вообще-то Сталин рассматривал эти планы с надлежащей серьёзностью. В общих чертах гитлеровские намётки сводились к параллельным «броскам на юг»: Германия развивает экспансию в Центральной Африке, Италия в Северо-Восточной Африке, Япония на Тихоокеанском пространстве, СССР отводится вектор к Индийскому океану через британский Индостан. Резоны фюрера были вполне понятны: советскими силами открыть в Индии сухопутный фронт против Британской империи. Но они не очень совпадали с резонами вождя, выдвинувшего контрпредложение: идея в целом принимается, однако СССР избирает другой путь на юг, несколько западнее и несколько шире — не через Индию, а через Иран, Ирак и Турцию. Учитывая, что власть в Иране принадлежала ориентированному на Германию шаху Реза Пехлеви, Турция также велась за Берлином, а в Ираке близился военный путч прогерманского «Золотого квадрата», можно представить реакцию фюрера на сталинскую мысль. Это не говоря о разных мелочах — вывод немецких войск из Финляндии, заключение советско-болгарского пакта, отказ союзной Японии от сахалинского угля…

К лету 1940 года Гитлер посчитал, что альянс со Сталиным изжил себя. Он был полезен во время войны в Европе — обеспечивал стратегические тылы, поставки, политическую поддержку. Но эта война победно закончена, а от столкновения с Великобританией СССР уклоняется. Соответственно, снимались все доводы против удара в восточном направлении. С перспективой беспощадной германизации, о которой давно и однозначно говорилось в «Майн кампф».

Сталинские контрпредложения, адресованные Берлину, не получили ответа (на обеспокоенные напоминания Москвы слышалось в духе «вопрос решается, ждите»). «План «Барбаросса» был утверждён Гитлером в декабре 1940 года. Нападение на СССР на планировалось на май 1941-го. Лишь необходимость вытаскивать Муссолини из кровавой балканской лужи привело на месяц отодвинуло начало Великой Отечественной.

Могла ли история повернуться иначе, если бы фюрер и вождь всё же сумели договориться? Превратилась бы Вторая Мировая война в подлинно идеологическую битву демократии с тоталитаризмом? Наверняка нет. Структурное родство нацистского Рейха и коммунистического СССР не перевешивало принципиального различия. Советский Союз являлся марксистско-тоталитарным ответвлением философии Просвещения, развивавшим идеологию Фрэнсиса Бэкона, его экстремально рационалистические концепции единоплановой и единоуправляемой «миромашины». Гитлеровский же Рейх, расовая мистика крови и почвы, инъецированная идеей насилия как высшей и самодовлеющей ценности, наследовал не Риму, а тевтонским становищам и гуннским кочевьям. Выбор предпочтения здесь — дело крайне извращённого вкуса. Но прочный союз между этими системами был невозможен, а временный союз советского марксизма с западной демократией был неизбежен. Потому что в картотеке Гейдриха марксисты и демократы вращались на вертеле одного электромотора.

«С ним сладить нелегко, теперь силён он»

Фантастические успехи первых двух лет войны вознесли авторитет НСДАП на недосягаемую высоту. Немцы воочию убедились в гениальности фюрера. Обещание превратить их в расу господ выполнялось стремительным темпом.

Несмотря на напряжённый трудовой ритм и нормированное распределение, в Германии заметно вырос уровень жизни. Вал военной добычи, изымаемой в оккупированных странах, распределялся безлимитно, работа на военном производстве оплачивалась ударно, миллионы немецких солдат отправляли семьям продуктовые и вещевые посылки, превратившиеся в важный экономический фактор. В Польше, Югославии, Франции, Чехословакии пошёл интенсивный передел промышленных мощностей, товарных запасов и земельных угодий. Немецкие предприятия и бауэрские хозяйства стали получать даровую рабочую силу (первоначально в основном из Польши) — уже к весне 1941-го в Германию было пригнано на принудительные работы до 3 миллионов человек.

Но всего существеннее было повсеместное открытие вакансий во властных структурах. Немец проходил по Европе как подлинный хозяин, наделённый исключительным правом властвования, грабежа и убийства. Этот «величайший в истории национальный взлёт» всецело связывался с партией и фюрером.

В нацистской системе власти происходили немаловажные сдвиги. Формально наибольший объём должностей и званий имел Герман Геринг, 29 июня 1941 года официально объявленный наследником Гитлера. В реальности, однако, влияние рейхсмаршала шло на спад. Неспособность геринговской люфтваффе оградить Рейх от воздушных ударов британской, а затем американский и советской авиации вызвала сначала недовольство, затем гнев, а под конец откровенное бешенство фюрера. Геринг постепенно отходил от партийно-государственного управления, утешаясь роскошествованием в замке Каринхалле, названном в честь его покойной первой жены.

Идеолог нацизма Альфред Розенберг возглавил рейхсминистерство, ведавшее оккупированными территориями. На этой должности он увяз в сочинении проектов и концепций и был оттёрт от реальной власти партийными и военными органами. Где говорят пушки, дипломаты молчат, потому сходило на нет влияние МИДа и лично Риббентропа. Снизилась роль рейхсминистерства пропаганды. Геббельс лихорадочно искал иного приложения своей пенящейся энергии, всё более сосредотачиваясь на берлинском партаппарате.

Многие видные функционеры НСДАП переходили в оккупационные администрации: Артур Грейзер в Польшу, Йозеф Тербовен в Норвегию, Йозеф Бюркель во Францию, Артур Зейсс-Инкварт в Голландию, Генрих Лозе в Прибалтику, Вильгельм Кубе в Белоруссию, Эрих Кох в Украину… Даже «НАЦИфер» Рейнхард Гейдрих, сохраняя за собой руководство РСХА, в сентябре 1941-го перебрался в Прагу, став рейхспротектором Богемии и Моравии. На следующий год его сменил в этой должности начальник «полиции порядка» орпо Курт Далюге.

Этот процесс ослаблял позиции слоя нацистских «старых бойцов» внутри Германии. Нацистских ветеранов — по-своему ярких негодяев, обладавших, что ни говори, сильными характерами, богатым жизненным опытом и твёрдыми убеждениями — сменяли новые кадровые генерации. Фанатичная «гитлеровская молодёжь», взращенная доктором Геббельсом, и блёкло-серые исполнительные функционеры были очень несхожи, но имели общую черту: все их жизненные установки персонифицировались в личности Адольфа Гитлера и более ни в чём.

Партийное управление замыкал на себя Мартин Борман, возглавлявший грандиозную машину рейхслейтунга — совокупного нацистского партаппарата, представленного корпусом блоклейтеров, целленлейтеров, орстгруппенлейтеров, крейслейтеров, гаулейтеров и рейхслейтеров. Количество партийных функционеров постепенно превысило 600 тысяч, что составляло 10 процентов состава партии, в которую входило немногим менее 10 процентов населения Германии. На каждую сотню немцев приходился почти десяток партийцев с вождём от блок- до рейхс- уровня. Вполне достаточно, чтобы крепко держать фюрерскую фишку. Фактически все носители власти в Германии состояли в НСДАП, были подотчётны Борману по партийной линии и обязаны выполнять директивы партийной канцелярии.

Другой силовой центр возглавлял Генрих Гиммлер во главе СС и всех карательно-полицейских служб. Начало войны ознаменовалось окончательной унификацией репрессивных органов: партийная служба безопасности — СД была объединена с государственной «полицией безопасности»