На небо сразу не попасть (Нельзя сразу на небо) - Вильчур Яцек

Последней погибла жена химика, и перед тем, как погонщики присыпали их землёй, один из них, Федька, снял с еврейки лифчик. Ошарашенным крестьянам сказал, что женщина отстирает кровь и получит полезную вещь («bedzie miala pozytek»).

Гауптштурмфюрер в тот день больше не выходил из дворца. Погонщики нам говорили, что он пил. Нас в тот день на поле не били и не гоняли. Вернулись мы тоже раньше, чем обычно, и по одному ходили смотреть на место, где присыпанные песком лежали расстрелянные сегодня утром евреи.

14 августа

Почти весь день работаем в поле, а вечером нас закрывают в охраняемом доме. Вокруг этого дома ходит вооружённый украинец с армейской собакой. Работа на прополке буряков довольно тяжёлая и норму выполнить трудно. Во время работы голландцы часто нас бьют. Нельзя ни минутки отдохнуть, иначе голландец тут же пинает по плечам, по бокам.

В одном из маленьких дворцов имения размещена сельскохозяйственная школа гитлерюгенда. Это парни и девушки до 16 лет. Пацаны носят стилетики с чёрной или коричневой рукояткой. Нами, заключёнными, брезгуют и относятся к нам с презрением. Чаще всего работают на отдельнных участках, но бывает и иак, что работают вместе с нами. В таком случае им приказывают отзываться на наши обращения, а говорят они только по-немецки, хотя некоторым это не совсем удаётся. Среди них есть множество славянских детей, чьи родители приняли фолькслист. Однако есть между ними и дети райхсдойчей – сыновья и дочери немецких урядников, полицейских, военных. Как утверджает украинская дворовая служба, парни и девушки спят друг с другом и состоят в гитлеровских временных браках.

14 сентября

Сегодня во время полевых работ имел место не встречавшийся до того случай. Как обычно, во время работы Хелё лазил за нами и подгонял заключённых. В какой-то момент Хелё подошёл к группе работающих парней из гитлерюгенда и обратил их внимание на то, что они весьма лениво работают. Никто из них не ответил, но и никто не внял его замечанию. Тогда Хелё опять обратился к ним с обвинением, что они слишком медленно работают. На это кто-то из старших парней громко напомнил эсэсовцу, что его не для того поставили, чтобы надзирал на немцами, а лишь затем, чтобы наблюдал за работой заключённых. Хёло свалил парня, но тот не остался в долгу с ответом. С громким криком напомнил эсэсовцу, что член ГЮ является свободным человеком и не позволит, чтобы его кто-то унижал, и тем более не немец, а какой-то голланцец.

Сразу после этого Хелё ушёл с поля ивстал себе на меже. Курил одну сигарету за другой и держал нас в тот день до самой ночи, ещё долго после того, как ушла группа ГЮ.

25 сентября

Сегодня раненько, ещё то дого, как мы смогли выйти на завтрак, в дверях встали два немца с нашивками СД на манжетах рукавов. Огласили мою фамилию и фамилию Кайтка. Сказали нам забрать свои вещи и быстро выходить. На дворе стоял грузовик со знаками полиции, а возле неё толстый шеф и голланец Хелё. Нам обоим связали руки сзади и втолкнули в кузов.

Я заметил, что даже эсэсовцы из Угерска были удивлены таким поворотом дел. Грузовик выехал на шоссе, ведущее в Стрий. По приезде в город нас завезли не в тюрьму, а в совершенно другое место: в дом, который немного напоминал сарай, а немного – дирекцию полиции. Нас отвели вниз, в подвал. Там было несколько камер с открытыми дверьми. Нас впихнули в одно из этих помещений, а верёвки с нас сняли уже в камере. Кроме нас в камере был десяток и других людей. Все были поляками. От них мы узнали, что все они ожидают расстрела. Некоторые из них были заложниками, а остальных привели из тюрьмы. Вечером нам в камеру прислали ксёндза, который сказал, что будет исповедывать желающих. По-моему, четверо заключённых воспользовались исповедью. В камере нам дают хороше питание, и то – в довольно большом количестве. Нам сказали, что мы можем написать по одному письму семьям. Мне не особо есть, кому писать, так что я и не тороплюсь.

26 сентября

В подвальном коридоре постоянно стоит один немец-полицейский с автоматом. За поясом у него заткнуты палочные гранаты и пистолет парабеллум. Нас тут не бьют и не пихают. Ведро с помоями нам выносить нельзя, это делают два украинца, одетые в чёрные мундиры. Когда нам подают еду или открывают двери для очистки ведра («kiblowania»), тогда в коридоре стоят, как минимум, трое немцев с автоматами, готовыми к стрельбе. Мне кажется, что немцы боятся, чтоб мы не рискнули на них напасть.

Нас сейчас в камере двенадцать, места хватает всем. Спим на земле, потому что немцы нам боятся дать кровати. А то мы ещё кровати разберём и из ножек и рам сделаем оружие. В камере сейчас так же, как было во Львове в то время, когда забирали на расстрел. Одни молятся, другие играют в карты. Немцы играть не запрещают и позволяют держать карты.

Из этого всего ясно следует, что немцы обнаружили свою ошибку, сообщили об этом в стрийское гестапо, и меня присоединили к транспорту на расстрел. Тут, в камере, это называется «чёрным транспортом». Некоторые из заключённых выписывают на стенах камеры свои фамилии и даты прибытия.

27 сентября

Сегодня в камеру привели украинца, который вместе с нами пойдёт на расстрел. Этот тип всё время ходит, как пьяный. Сначала, когда узнал, что находится среди одних поляков, залез в угол и не хотел с нами разговаривать. Потом, когда заключённые угостили его едой, он нам рассказал, за что его приговорили. Звать его Дымитр (Дмитрий - От переводчика ) Гречка и служил он перед этим в Вермахте [61], а потом в украинской полиции. Во время одной из казней он отказался стрелять в поляка, который был его школьным знакомым. Позже, вместе с группой других украинских националистов, взбунтовался и ушёл в лес [62]. Немцы приказали взбунтовавшимся сложить оружие, но украинцы отказались, и начался бой. Часть украинцев погибла, других взяли живыми, среди них был Гречка. Немцы в тот же день созвали полевой суд и приговорили националистов к отправке в концлагерь, а Гречку – к смерти.

Дмитрий считает, что его спасут приятели, которые занимают весомое положение. Кроме того, его родной брат работает в гестапо. Время от времени Гречка клянёт немцев жутким образом [63].

Вечером, когда мы должны былил ложиться спать, двери отворились и кто-то подал Гречке посылку с продовольствием. В передаче было письмо к Гречке. Его приятели и брат пишут, что дело очень тяжкое и нет уверенности в том, что удастся его спасти. Теперь Гречка вообще впал в расстройство («stracil zupelnie humor» – не знаю, как это ещё можно перевести – От переводчика ). Не разговаривает с нами, только попросил стражника о ходатайственной бумаге, конветрах и чернилах. Через час получил это всё и теперь беспрерывно пишет. Когда мы ложилисть спать, Гречка всё ещё строчил («bazgrolil»). В камере свет горит всю ночь, так что писать можно хоть до упаду. Немцы оставляют свет, потому что хотят постоянно не спускать с нас глаз.

28 сентября

С самого утра Гречка получил две передачи, а раз его даже вызвали в коридор. Когда вернулся в камеру, то был бледен и руки его тряслись. Нам ничего не хочет говорить, но кажется, что его приятели не могут ему помочь. Наверное, печально умирать, особенно в обществе заключёных-поляков, которых ещё недавно Гречка бил и унижал.

Сразу после обеда в камеру зашёл офицер СД и устроил перекличку Потом сказал нам, что в камере находятся только приговорённые к смерти и что приговор будет приведён в исполнение 1 октября. Уведомил нас, что завтра нас переведут в другое место, где мы будет пребывать аж до препровождения нас на экзекуцию. Потом сказал также, что приговоры выдаёт не он, а высшая власть, а утверждает губернатор. Офицер напомнил нам, чтобы мы спокойно вели себя во время перевозки и во время казни. Сказал, что не хочет быть вынужденным к жестокому обращению с нами в такую минуту и потому просит о спокойствии.

Один из заключённых сказал, что не воспользовался раньше возможностью и не исповедовался, так что теперпь просит о ксёндзе. Офицер объяснил, что, к сожалению, не может удовлетворить просьбу, т.к. ксёндз также был заключённым, приведённым из тюрьмы в Стрию. Ксёндз был приговорён к смерти упрощённым судом и в тот же день, когда нас исповедовал, был казнён.