Зона поражения - Гарри Маккалион

и ударил его головой. Лицо мужчины залила кровь, и он начал оседать. Отец схватил его за лацканы и нанес еще два жестоких удара головой, когда тот сполз на пол.

Мой родитель жил по принципу: «Если ты уложил человека, убедись, что он останется лежать». Он начал быстро бить его ногами по лицу и телу, затем остановился и обошел свою извивающуюся жертву, чтобы нанести несколько метких ударов по почкам и в пах. Кондуктор попытался выбраться из дворика к ожидавшему его автобусу, но отец последовал за ним, продолжая наносить удары, даже когда человек кричал о пощаде и помощи. Но он не получил ни того, ни другого. Водитель и пассажиры молча смотрели, как его пинками загоняют обратно в автобус, и только после этого они сели в него обратно.

Мой отец позвонил в звонок, и когда автобус отъехал, он посмотрел налево и направо, — в его глазах стоял вызов, но наши соседи просто пожали плечами. Кондуктор оскорбил мою мать и зацепил моего отца. В их жестоком мире это был честный бой. Потом папа вернулся к тому месту, где в коридоре стоял я, и с улыбкой удовлетворения на лице взъерошил мне волосы, проходя мимо. Мама вытирала кровь на тротуаре.

Он часто отсутствовал дома, но я был слишком мал, чтобы понять, что это было связано с его частыми периодами тюремного заключения. Сначала это были насильственные преступления, но вскоре за ними последовали кражи и грабежи. Хотя он считал себя мастером преступлений, его первая попытка кражи обернулась фарсом. Он работал на верфи и воровал свинец, который тайно выносил в своих ботинках, чтобы избежать досмотра охранниками у ворот дока. Каждый день он выносил небольшое количество, а в конце недели продавал всю партию торговцу металлоломом. Его жадность и смелость росли. Однажды ночью он набил свои сапоги несколькими фунтами свинца, но когда шел к главным воротам, ему становилось все труднее поднимать ноги. Он пробирался к воротам, как глубоководный ныряльщик, протаскивая каждую ногу вперед дюйм за дюймом. Проходящие мимо рабочие останавливались, чтобы посмотреть, некоторые даже его подбадривали, и к тому времени, когда он достиг ворот, то уже не мог поднять ноги. Он стоял, задыхаясь от усталости, а охранник разразился веселым смехом. Его обыскали и вкатили шесть месяцев.

Самая первая драка, которую я помню, произошла вскоре после этого, когда один из мальчиков постарше сделал замечание о моем отце и его свинцовых сапогах. Я оказался хорошим учеником — ударил его головой и пнул, когда он упал. Когда мой отец вышел из тюрьмы и вернулся, он решил перевезти нас в Англию, и мы поехали туда все вместе с его отцом, матерью и братьями. К тому времени у меня было уже два брата, Аллан и Мартин, и сестра Вероника. Поселились мы в небольшом городке на севере Англии.

Прошло совсем немного времени, и все, кроме родителей моего отца, оказались вовлечены в одно преступное деяние за другим. Их жестокость привлекла к ним внимание полиции и других преступников, и вскоре у них уже была небольшая империя, они работали в качестве боевиков,5 а также занимались грабежами и кражами. Некоторые из их дел отличались неслыханной дерзостью. Однажды они ограбили обувной склад по соседству с полицейским участком, заявив, что они судебные приставы, возвращающие кредиторам активы обанкротившихся компаний. Во время этого налета у них сломался микроавтобус, и они имели наглость попросить проходящего мимо полицейского помочь им. Тот подтолкнул их, и они уехали.

Различные местные бандиты любили связываться с нашей семейкой, потому что она обеспечивала им определенную защиту от других жестоких преступников. Однажды днем к нам домой явился грабитель по фамилии Хендерсон в новом костюме, которым все восхитились. Он рассказал нам историю о том, как вломился в пустой дом, собрал все ценности, после чего принял ванну и, прежде чем уйти, переоделся в один из костюмов хозяина. Собравшиеся мужчины одобрительно зашумели: такая дерзость им понравилась. Внезапно улыбка на лице Хендерсона сменилась выражением ужаса.

— О, нет! — Простонал он, вскочил и начал расхаживать по комнате, прижав ко лбу сжатый кулак.

— В чем дело? — Спросил мой отец.

— Я оставил свою старую одежду в доме, который ограбил.

— Ну и что?

— Я оставил в брюках свой бумажник!

Не успел Хендерсон произнести эти слова, как в дверь постучали. Это была полиция. Он тихо удалился, умоляя моего отца никому не говорить о том, как он сглупил.

У младшего из моих дядей, Джона, была короткая, но жестокая криминальная карьера. Она началась с того, что мой отец подрался в баре в центре города — из-за чего, уже никто и не помнит. Он победил и вскоре после этого покинул бар вместе с Генри и Уолли. Джон договорился встретиться с ними позже, и когда он пришел, человек, которого избил мой отец, набросился на него.

По одной из версий, этот человек напал на Джона с разбитой бутылкой, по другой — кто-то другой вписался за Джона. Дядя Генри рассказал мне, что Джон всегда носил с собой немецкий штык, пристегнутый к предплечью, и что когда на него напали, он воспользовался им в целях самообороны. Несомненно лишь то, что к концу инцидента напавший лежал мертвый. Джона арестовали и обвинили в убийстве, за что он должен был отбывать пожизненное заключение. Моя мать утверждает, что в тюрьму его привезли по железной дороге и что если бы он не был членом такой печально известной семьи, ему удалось бы отделаться относительно легким обвинением.

Полиция была в нашем доме частым гостем: она приходила посреди ночи, чтобы забрать моего отца, или рано утром, чтобы поискать украденные вещи. Однажды я играл на улице, когда к нашей входной двери подошел мужчина в костюме и галстуке. Увидев меня, он приостановился и присел на корточки так, что его лицо оказалось на одном уровне с моим. Ботинки у него были ярко начищены.

— Привет, парень. Как тебя зовут?

— Гарри.

Он достал леденец и протянул его мне.

— Гарри, а твой папа был дома прошлой ночью?

Я пожал плечами.

— Не знаю.

— А как насчет твоего дяди Генри — он был у тебя дома прошлой ночью?

— Не знаю.

— Что насчет твоего дяди Уолли?

— Не знаю.

Мой дознаватель попробовал новый подход.

— Это новая одежда на тебе?

Я кивнул.

— А когда твоя мама ее купила?

— Не знаю.

На лице