Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том I - Евгений Александрович Адамов

в одном из сазоновских докладов, доказательство совершенно неопровержимое. «Реальное соотношение сил» между русским империализмом и французским, а также общая союзная база финансового капитала, на которой первый развивался с 1887 г., вместе с опасностью повторения революционного движения в России, вполне, нам кажется, объясняют и боязливые колебания в Петербурге и определяющую роль Парижа. В ответ на угрожающие и увещевающие сообщения Извольского и непосредственные обращения Милльерана и Лагиша к русскому генштабу в Петербурге торопливо выправляли свою линию поведения в требуемом направлении и смысле; воинственные группы и настроения тотчас же брали верх над осторожностью и мнениями людей, менее склонных к рискованной игре — «либо пан, либо пропал».

23 декабря Сазонов уведомил Извольского, что «Черноморский флот… может выступить по первому требованию» и что принято «решение задержать после 1 января запасных во всей Европейской России и на Кавказе»[70]. В тот же день Извольский сообщил Пуанкаре, что Сазонов заявил австро-венгерскому послу требование о демобилизации[71], и в тот же день российский посол в Константинополе потребовал от турецкого правительства отказа от Адрианополя, Скутари (албанского) и Янины, с указанием, что русское правительство, в случае неуступчивости турецкого, не может гарантировать нейтралитет России, — выражение, которое потом было опровергнуто, а затем подтверждено[72]. Опровержение вызвано было тем, что выпад в сторону Турции (компенсация за победу Австрии в вопросе о выходе к Адриатике Сербии) вызвал отповедь со стороны Пуанкаре, объявившего, что он менее всего желает конфликта из-за Малоазиатской Турции и протестует против такого выступления без предварительной консультации с ним[73]. 27 декабря Сазонов мог, с другой стороны, вполне основательно заверить сербского представителя в Петербурге, что Сербия легко может примириться с временной неудачей по вопросу об албанском порте, так как будущее принадлежит ей, — в том же смысле, как это внушалось французским и русским посланникам в Белграде, то есть в предвидении, как формулирует Богичевич, «важных событий, долженствующих произойти между великими державами» и повлечь за собою — по разъяснению Сазонова — крушение Австро-Венгрии.

Итог осени 1912 г. — фактический раздел почти всей Европейской Турции и образование победоносного блока из 15 миллионов сербов, черногорцев, болгар и греков на южном фланге центральных империй.

В январе 1913 г. Пуанкаре избирается президентом — событие, которое и тогда, и позже рассматривалось во Франции как торжество воинствующего французского империализма. Первая беседа после избрания его с Извольским убедила последнего в том, что сопротивление Пуанкаре натиску на Турцию до конца в вопросе об Адрианополе, как объяснил сам Пуанкаре, проистекает из необходимости «иметь возможность заранее подготовить французское общественное мнение к участию Франции в войне, могущей возникнуть на почве балканских дел»[74]. Тем не менее Сазонов явно ощущает неудобство иметь двух хозяев: в Париже и в Петербурге, где националистическая пресса, с «Новым временем» во главе, ежедневно разоблачала «дипломатический Мукден» или «дипломатическую Цусиму» (по вопросу о сербском порте и об Адрианополе). Констатируя полное отождествление Извольского с Пуанкаре, Сазонов протестовал против репримандов Извольского и, в свою очередь, обвинял его в «стремлении лишить русскую политику свободы действий»[75]. Ему удалось на конференции послов в Лондоне провести передачу Адрианополя болгарам, следствием чего было свержение Энвером константинопольского правительства и возобновление военных действий 3 февраля.

В это время в Германии шансы на успех в случае европейской войны расценивались — в полной гармонии с оптимизмом французского Генерального штаба — пессимистически. В соответствии с этим в Берлине, по свидетельству русского посла Свербеева, хотели мира во что бы то ни стало, а в то же время принимали меры к усилению армии. Во Франции на это ответили кампанией в пользу трехлетней службы и организацией колониальных войск. 25 февраля Бенкендорф, характеризуя политику Пуанкаре во время лондонской конференции, приходит к заключению, что «из всех держав одна Франция если не хочет войны, то встретит ее без большого сожаления… Все державы работают для мира. Но из всех одна Франция согласилась бы на войну с величайшим хладнокровием». Берлин в это время, во всяком случае, настаивал на демобилизации Австрии, и в Вене, хотя и не без протестов, уступали давлению Вильгельма II (через эрцгерцога Франца Фердинанда) и Мольтке[76].

В марте союзники овладели Адрианополем и Яниной, но до Константинополя болгары не дошли, и только этим русское правительство избавлено было от выполнения своего решения послать в Босфор Черноморский флот. 16 апреля утомленные противники согласились на новое перемирие, что, несмотря и на морскую демонстрацию держав, не помешало черногорцам вынудить 22 апреля к сдаче Скутари. По выражению Сазонова, черногорский князь хотел «зажечь мировой пожар, чтобы на огне его изжарить себе яичницу». Действительно, Австрия потребовала эвакуации Скутари (оставленного конференцией послов в составе Албании), и Германия к ней присоединилась. Богичевич[77] удостоверяет, что в этот критический момент покровители балканских стран были озабочены их военным утомлением и, в предвидении в близком будущем обстоятельств, которые потребуют от них нового напряжения сил, решили предоставить им необходимую передышку. В начале мая черногорцы очистили Скутари, а сербы — Дураццо. В конце этого месяца в Лондоне делегаты Турции и балканских стран подписали прелиминарные мирные условия, с границей между Болгарией и Турцией по линии Энос — Мидия.

Однако уже с середины апреля на почве дележа оккупированных территорий отношения между союзниками обострились настолько, что король Фердинанд обратился с просьбой о вмешательстве к Николаю II. Румыния требовала от Болгарии «компенсации» на правом берегу Дуная, Сербия и Греция заявляли права на Македонию, которую болгары считали почти целиком своей законной долей. Сазонов, стараясь склонить сербов к уступчивости в пользу болгар, объяснял Пашичу, сербскому премьер-министру (через Гартвига), что «Сербия прошла лишь первый этап своего исторического пути» и «что для достижения своей цели ей придется выдержать страшную борьбу, в которой на карту будет поставлено ее существование»; ей необходимо заручиться поддержкой Болгарии и восстановить полностью свои силы, и тогда ничто не помешает ей с избытком вознаградить себя за уступки болгарам львиной долей при неминуемом распаде Австро-Венгрии. Все же Пашич предпочел ничем не поступаться и подал со всеми своими коллегами в отставку. Фердинанд, рассчитывая склонить на свою сторону Николая II, поставил во главе своего правительства Данева, который должен был, вместе с Пашичем, по вызову Николая II явиться в Петербург для того, чтобы изложить свои претензии и выслушать царский приговор. Однако болгарские генералы сорвали это паломничество внезапным нападением на союзные войска; но вместо того, чтобы разбить по очереди противников, болгары очутились в кольце победоносно наступавших врагов. Им пришлось очистить и Адрианополь, занятый без