Вьетнамская война в личных историях - Джеффри Уорд

сходить с ума», вспоминал он, и его первый сержант настоял на том, чтобы он провел несколько дней в Австралии, чтобы отдохнуть и развлечься — R&R. «Поэтому я включаю телевизор в своем гостиничном номере», — вспоминал он. «Первая сцена была крупным планом через плечо этого штурмовика, у которого за загривок рубашки был ребенок. И он бьет его своей битой. И кровь, и все такое, и вся эта мешанина. И затем камера выдвигается, и это далеко. И бунт, и бои идут. И я говорю: «Боже мой. Русские вторглись в Чехословакию». [ Советские танки и войска фактически вошли в Чехословакию всего за несколько дней до этого, разгромив правительство реформ во главе с Александром Дубчеком.] А затем [я читаю внизу экрана] «Демократический съезд в Чикаго. Соединенные Штаты Америки». И в тот момент я был политизирован. В тот момент я понял, что любой, кому действительно небезразлична Америка, был отправлен через полмира в погоню за каким-то призраком в джунглях, убивающим чужую бабушку без всякой причины. А тем временем мою страну разрывают на части. Итак, я увидел, как кто-то, похожий на моего отца, ударил кого-то, похожего на меня. Боже мой, на чьей стороне я буду?

Антивоенные делегаты выражают свое недовольство после того, как Хьюберт Хамфри выдвигается кандидатом в президенты от Демократической партии. «Я стал жертвой этого соглашения, — сказал позже Хамфри. «Я мог бы победить республиканцев в любое время, но трудно одновременно сражаться с республиканцами и вести партизанскую войну в своей собственной партии».

Через день или два профессор Сэм Хайнс должен был приступить к новой работе, преподавая английский язык в Северо-Западном университете в чикагском пригороде Эванстон. «Мы вместе выехали из Пенсильвании, — вспоминал он, — моя жена Лиз, мои дочери Мэнди, Джо и я. Когда мы приблизились к центру Чикаго, я сказал: «Я сойду со скоростной автомагистрали и отвезу вас на Лейкшор». Поезжайте, чтобы увидеть красоту этого города, построенного вдоль озера». Но когда мы свернули в Грант-парк, то увидели не красивый городской пейзаж. То, что мы увидели, было мусором, обломками, плавающей бумагой, хаосом беспорядка, который выглядел как поле битвы после битвы. И действительно, так оно и было. Накануне закончился съезд демократов. А на том поле, в Грант-парке, армия протестующих сражалась с городской полицией Чикаго. Это была сцена разорения. Мы проехали через всю эту дрейфующую бумагу по Лейкшор-драйв, пока не остановились на пешеходном мосту над аллеей, к которому был прикреплен плакат с надписью «Мэр Дейли приветствует вас в Чикаго». Когда мы добрались до Эванстона, я помню, как один из моих новых коллег пригласил нас на коктейльную вечеринку, и остальные люди были в состоянии шока, очень тихие. Они были потрясены, потому что они были либералами, как Лиз и я, мои дочери тоже, если уж на то пошло, и что-то ужасное случилось с их идеей либерализма — в нее вторглись насильственные силы. И что они должны делать? Они не знали. И я тоже не знал. Никто не знал».

События в Чикаго еще больше углубили американские разногласия. Антивоенные демонстранты оставили город более отчужденным от своего правительства, чем когда-либо, и некоторые увидели в ожесточенных уличных столкновениях необходимость полномасштабной насильственной революции.

Президентская комиссия объявила бы то, что произошло в Чикаго, «полицейским бунтом», но 56 процентов американцев, принявших участие в общенациональном опросе Гэллапа, на самом деле одобряли то, как полиция обращалась с демонстрантами.

«На наш невинный взгляд, — вспоминал Тодд Гитлин, — здравый смысл бросал вызов тому факту, что люди могли наблюдать даже за малейшими проявлениями натиска, который транслировался по телевидению, и вставать на сторону полицейских — что, собственно, и показали опросы. Какой бы непопулярной ни была война, антивоенное движение ненавидели еще больше — самую ненавистную политическую группу в Америке, которую не любило даже большинство людей, выступавших за немедленный уход из Вьетнама. Макджордж Банди был прав, когда сказал Линдону Джонсону в ноябре [1967 года], сразу после [ Марша на Пентагон]: «Одна из немногих вещей, которые помогают нам прямо сейчас, — это общественное отвращение к жестоким голубям…». Судя по всему, большинство согласилось с Банди, что кто бы ни размахивал клюшками, виноваты мы».

Через пять дней после окончания съезда, когда Ричард Никсон решил начать свою кампанию с кортежа через Чикагскую петлю, почти полмиллиона чикагцев пришли его поддержать.

ДРУГОЕ ОТНОШЕНИЕ

29 августа, во Вьетнам прибыл двадцатилетний рядовой Майкл Холмс. Он был единственным ребенком, родившимся и выросшим в крошечном городке Уильямсвилле, в самом сердце Миссури-Озарк. Его отец и мать управляли универсальным магазином, где Майкл работал каждый день после школы. Он ездил на лошадях, сплавлялся по рекам, охотился на оленей и белок и постоянно ходил с девушкой по имени Дарлин. Но у него были проблемы с успеваемостью в средней школе, он не закончил общественный колледж и вскоре оказался в армии.

Во Вьетнаме он был назначен в отряд F, семнадцатый танковый кавалерийский полк, 196-ю пехотную бригаду, дислоцированную на изолированной огневой базе в двадцати двух милях к югу от Дананга, называемой «Лысый». Холмс использовал магнитофон, чтобы общаться со своей семьей дома. «Лысый не так уж и много, — сказал он им, — примерно такой же большой, как Уильямсвилл, может быть, больше».

Он начинал как наводчик на бронетранспортере, одном из двадцати семи тяжеловооруженных БТР, принадлежащих его бригаде, которые патрулировали близлежащую сельскую местность в поисках вьетконговцев и тех, кто их поддерживал.

Пока его не призвали, он никогда не выезжал за пределы штата Миссури. Все было новым и странным: «Люди — это нечто другое. Они невежественны. Грязно и все такое. Почти совсем без одежды. Я имею в виду, что на них есть одежда, но только настоящие шорты и блузка или шорты и рубашка. Вряд ли вообще ничего. Они действительно маленькие и некрасивые. Зубы все черные. Но они работают довольно тяжело. Вы видели эти фотографии, где они несли этот рис на своих плечах и уравновешивали его. Ну, мы остановили этого, чтобы проверить его удостоверение личности. И я попытался поднять эту штуку. Да ведь это как бы сломать себе спину, прежде чем я встану. Эта штука весила около двухсот фунтов. И один из этих крохотных придурков — совсем крошка, лет пять-три — нес эту штуку. Ведь он мог бы разломить меня пополам, если бы захотел.

«Я действительно не могу рассказать вам слишком много об этой