Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине) - Кожемяко Иван Иванович

На мундире, с полковничьего плеча, сверкал надраенный золой его Георгиевский крест, борода и усы были аккуратно подстрижены, а казачья фуражка, с алым околышем, едва держалась на макушке.

Алексей был в новом мундире, с лычками старшего урядника.

Чай пили на веранде, где вдали, в солнечных бликах, привольно нёс свои воды Дон.

С церкви доносился колокольный перезвон и купола её словно пронзали густую синь и крестами устремлялись прямо в небо.

Чинно и важно шёл впереди всех домочадцев Каледин-стварший, бережно и почтительно поддерживаемый под руку сыном.

Встречные казаки прикладывали правую руку к козырькам выходных фуражек, почтительно кланялись полковнику.

Он, в ответ, подчёркнуто аккуратно подносил свою руку к правому виску и слегка кланялся головой в сторону приветствовавших его с сыном станичников.

Любопытные молодые казачки, не стыдясь, во все глаза смотрели на молодого Каледина, а те, что побойчее – громко, вослед, зубоскалили:

– Ой, бабоньки, вот уж генерал, так генерал – сынок у Максима Григорьевича.

– Хотя бы одну, в вечор, приголубил, ишь, как рдеет-то, как красна девка.

И Алексей, на самом деле, заходился заполошным румянцем от невинных шуток молодых казачек и опускал долу свои красивые, чуть раскосые глаза, опушённые длинными ресницами.

Каледин-старший всё это видел и только молча посмеивался в свои усы.

А одна, уж совсем настырная, смелая, даже встала впереди и зубоскаля, глядя прямо в глаза молодому Каледину, задиристо сказала:

– Ой, Алексей Максимович, забыл, как у пруда сидели, и ты мне всё говорил: «Вот стану, Анфиса, генералом, тогда тебя замуж возьму». Годков пять тебе было, а мне уже семь. Али не помнишь, суженый мой?

Даже отец Алексея покраснел от настырной бабы и тихо, сквозь зубы, сказал:

– Дай пройти-то, бесстыжая. Вон – муж у забора, да и дети – мал-мала меньше жмутся к юбке, а ты всё охальничаешь…

Но задиристая казачка не сдавалась:

– А что мне муж, ваше Высокоблагородие, мне Ваш Алёшка люб с детства. За погляд – что, деньги берёте? Дайте хоть полюбоваться на старую любовь.

Казачки, вокруг, так и зашлись от хохота, но доброго, беззлобного, и старый Каледин это хорошо понимал.

И только махнул рукой, не ввязываясь больше в спор с этой говорливой хохотуньей.

На площади у церкви, весь народ кланялся семейству Калединых, а матери, чьи дети были призваны в армию, тайком осеняли Алексея крестным знаменем и просили у Господа покровительства и защиты для него и своих детей.

Служба шла чинно. Настоятель Храма отец Кирилл был в добрых приятельских отношениях с Калединым-старшим, и в конце службы сказал доброе проникновенное слово в адрес славного семейства, которое во славу Отечества не жалело в веках ни крови, а если надо – и самой жизни.

– А сегодня, – закончил он, – в рядах русского воинства и молодая поросль Вашего славного рода, достопочтенный Максим Григорьевич.

И я верю, что у достославного отца таким же будет и наследник, которому государство российское вверяет своё бережение и защиту. Храни Вас Бог, дети мои! А я, пока жив, всегда буду просить у него защиты и покровительства молодому воину, ждёт которого, я это точно знаю, слава великая на ратном поприще и признание всего Отечества.

– Спасибо, отче, – неожиданно для себя, звонко произнёс Алексей Каледин и троекратно перекрестился.

Сразу, после службы в Храме, пошли на кладбище. Все прихожане знали, что полковник не забывал свою жену и всегда, при любой возможности, бывал у неё на могиле.

Долго сидел там, выкуривал свою трубку и что-то шептал про себя, незряче уставившись в красивый гранитный памятник, со скорбящей Матерью Божией.

Дедуня Степан и сегодня всех поразил своей находчивостью и предусмотрительностью.

Только вышли за широко распахнутые ворота церкви, как он тут же вручил отцу и сыну по букету цветов. Где только и нашёл.

Отец пропустил Алексея вперёд и тот, опустившись на колено, возложил цветы к памятнику.

– Мама, мамочка, всегда помню тебя. И мне всегда так тебя не хватает.

Следом за ним – и старший Каледин, склонившись, дотронулся земли в изголовье обрамлённой гранитом могилки и положил свой букет, рядом с сыновним.

– Видишь, мать, какой сын у нас вырос. Как бы ты радовалась ему, его успехам, – и он поспешно полез в карман за носовым платком и долго держал его у заслезившихся глаз.

Дни отпуска летели быстро. Алексей побыл с отцом и на рыбалке, и на охоте. И съездили в Старочеркасскую, к старинному приятелю отца.

А за день до отъезда Алексея в училище, отец собрал в усадьбе всех своих старинных друзей-товарищей.

Дом был полон гостей. Дуняшка и ещё три казачки, нанятые для приготовления угощения, сбивались с ног, обслуживая прибывших приятелей полковника.

Был здесь и наказной атаман Всевеликого Войска Донского, старинный друг Каледина-старшего, и архиепископ, которого почтительно сопровождал настоятель местного Храма отец Кирилл, много офицеров и ветеранов всех войн, которые с большим уважением, почтительно относились к Каледину, уважая его прямоту, искренность и готовность к помощи и поддержке товарищей.

За столом, когда гомон стих, Каледин-старший обратился к присутствующим, кратко сообщил обстоятельства внеочередного отпуска своего сына, не преминул похвастать богатой шашкой, которую ему преподнёс Великий князь, через сына.

И предложил тост за величие и славу Отечества, за верных её сынов. И при этом красноречиво обвёл рукой, с бокалом, всех присутствующих.

Где-то после третьей чары, наказной атаман обратился к хозяину дома:

– Хотелось бы, Максим Григорьевич, послушать старшего урядника. Пусть обскажет нам о конференции, о которой столько пишет военная печать.

И он положил, при этих словах, на стол газету «Русский инвалид» и журнал «Военный вестник», где были обширные материалы о конференции, в том числе – фотография и выступление молодого Каледина.

– Но это – газета, – и он, важно разгладив усы, продолжил, – а нам бы, желательно, из первых уст услышать от её участника, обо всех деталях, о том, что говорил Великий князь.

– А то мы тут, на Южных рубежах Отечества, – и он капризно и чванливо выкривил губы в ехидной усмешке, – может что-то не знаем и отстали от развития военной мысли? К чему готовиться-то призывает Великий князь? И где новый супостат зашевелился? Когда команду «На конь!» подавать казакам? А может и самого Государя установки какие были, – и он всем телом повернулся к Алексею, выразив готовность слушать его сообщение.

И Алексей, чётко и детально, ободряемый участливым взглядом отца, доложил присутствующим основные положения вступительного слова Великого князя, изложил своё видение развития военного дела, чем вверг гостей полковника в крайнее изумление.

Наказной атаман поднял бокал и обратился к отцу Алексея:

– Порадовал, порадовал, Максим Григорьевич. Достойную смену нам вырастил. Твёрдо убеждён, что далеко пойдёт отпрыск. Дай-то Бог, – и он, повернувшись к Алексею, одобрительно ему подмигнул и тут же выпил весь бокал до дна за молодого юнкера.

И тот тут же, с волнением в голосе, ответил:

– Благодарю Вас, Ваше Превосходительство. Я постараюсь не посрамить чести и славы рода, родной земли и заветов отцов казачества.

Долго, затем, говорили на Дону о молодом Каледине, предрекая ему славный путь в рядах русского воинства.

Последний день отпуска Алексей, ни на миг, не отлучался из отчего дома.

Отец, как о давно решённом, сообщил сыну о своём завещании, где всё, чем он владел, отписывал сыну.

– Папа, родной мой, живи долго, – и он прильнул губами к отцовской руке, – но ты же знаешь, что у меня впереди – служба, и хутором заниматься, как ты, я просто не смогу.

– А вот сохранить его навсегда – мы должны. Такую красоту, содеянную твоими руками.

Отец удовлетворённо хмыкнул и любовно посмотрел на сына.

Иного ответа от него он и не ждал. Поэтому и оговорил в своём завещании пожизненное проживание на хуторе и соответствующие полномочия семьи Дуняшки. Её муж был тихим, молчаливым, но работящим и умелым казаком. На такого можно было всецело положиться.