Лев Троцкий - Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война

Румыния до сего времени{43} – по каким причинам, все равно – не вела политики захвата. Наоборот, она сама была жертвой такой политики.

В мартирологе насильственно расщепленных наций Румыния стоит на третьем месте, после Польши и Сербии. В Бессарабии, с одной стороны, Трансильвании и Буковине, с другой, живет почти половина румынской нации.

Стиснутая между двух колоссов: Россией и Австро-Венгрией, Румыния, разумеется, и думать не может об экспансивной, наступательной национальной политике. Повинуясь категорическому императиву своего международного положения, она, несмотря на аппетиты своих правящих клик, вела до настоящего времени единственно здоровую для нее государственно-оборонительную политику. Балканская война, которая не столько нарушила государственное равновесие на полуострове, сколько равновесие в некоторых «руководящих» черепах, выбила румынское правительство из старой колеи. Но свою завоевательную энергию оно направило не по национальной линии – против России или Австро-Венгрии, что было бы безумным донкихотством, а по… «символической» линии – против обескровленной Болгарии, в чем нет, конечно, донкихотства, а есть одна лишь преступная глупость. На этом новом для нее пути она начинает с того, что включает в свой состав чужеродное тело: провинцию с преобладающим болгарским населением. Болгары Добруджи перешли к Румынии непосредственно из-под турецкого ига. Этот переход был для них освобождением. Совсем другое дело – болгары захваченного четыреугольника: они 35 лет прожили в своем национальном государстве и активно участвовали в его судьбах чрез посредство всеобщего голосования. Они принесли огромные жертвы для дела освобождения Македонии, как они его понимали. А в результате их самих, точно баранов, гонят из одного загона в другой, к новому хозяину, которому они нужны для какой-то «ректификации». В навязанное им отечество они принесут только чувства злобы и ненависти, и в то же время к ним перейдет, без сомнения, политическое руководство болгарским населением Добруджи. Злополучная «ректификация» не только обострит до крайности румыно-болгарские отношения, но создаст в самой Румынии мятежную пограничную провинцию, всегда готовую поддержать Болгарию в случае новой войны.

В обострении румыно-болгарской вражды Гереа, наряду с собственным правительством, обвиняет русскую дипломатию. «Нам Россия говорила, что мы имеем неоспоримое право со всей твердостью настаивать на компенсации и что может рассчитывать на ее бескорыстную помощь. Болгарии она в то же время шептала, что та может рассчитывать на ее родственную помощь и ни в каком случае не должна уступить Силистрию, ибо с ней связаны русские исторические воспоминания»… Только в тесном союзе Румыния и Болгария способны были бы отстаивать независимость своего экономического и культурного развития от империалистических притязаний великих держав. Враждебные же отношения между этими двумя государствами, связанными общими опасностями, толкнут их неизбежно в противоположные великодержавные лагери – и одну поставит под опеку России, а другую превратит в вассала Австрии. Ко всему этому нужно еще прибавить неизбежность усиленного укрепления всей румыно-болгарской границы, дальнейший рост милитаризма, а значит и налогов. Правящая Румыния не вняла предостережениям Гереа (которые изложены выше, – по необходимости, в конспективном виде). Оккупация четыреугольника не только совершена, но и закреплена уже в документе, открывающем новую эпоху румыно-болгарских отношений. Пока что Румыния пожинает плоды своей «символической» политики в виде полного экономического застоя и холеры в армии. В свое время скажутся и остальные результаты. Кто верит в целесообразность всего совершающегося на земле, тому предоставляется думать, что история третирует балканских правящих политиков, как пьяных илотов, которых вывели на площадь в назидание несовершеннолетним народам.

«Киевская Мысль» NN 209, 211, 31 июля и 2 августа 1913 г.

Л. Троцкий. СРЕДИ ЗАТРУДНЕНИЙ

В Плоештах, в городском сквере, Атлас из чугуна поддерживает чашу фонтана. С двух сторон сквера, под углом, стоят клубы консервативной и либеральной партий. Атлас поставлен так, что вращается вокруг своей оси, и, смотря по тому, кто находится у власти, консерватор или либерал, Атласа поворачивают лицом то к консервативному, то к либеральному клубу… Даже чугунный фонтан вынужден здесь приспособляться к сменам партийного режима!

Трудно представить себе более ожесточенную партийную борьбу, чем та, ареной которой является Румыния. Но эта ожесточенность, распространяющая свое действие даже на общественные статуи, находится в обратном отношении к значительности программных разногласий. Две основные или «исторические» партии Румынии носят, как сказано выше, имена консервативной и либеральной. В Англии либерализм был программой индустриального развития, консерватизм – охранительным принципом привилегированного землевладения. Тщетны были бы, однако, попытки открыть то же самое социальное содержание в программах правящих поочередно румынских партий, – и не потому собственно, что этих программ не существует (они могли бы ведь развертываться в действии, даже и не будучи формулированы на бумаге), а потому, что обе господствующие партии со всеми своими фракциями уходят корнями своими в землю, – в ту землю, которая принадлежит частным собственникам. Это – основной факт политической жизни Румынии: ее судьбы направляются интересами привилегированных аграриев.

Болгария и Сербия – тоже земледельческие страны. Но земледелие там ведется фермерами-крестьянами, мелкими и средними собственниками, не знающими ни над собой, ни рядом с собой помещика. Эта коренная разница в строе аграрных отношений порождена различием географического положения. Нынешняя Румыния никогда не находилась в сфере непосредственного турецкого владычества. В XVI столетии национальные князья Молдавии и Валахии были заменены фанариотами, – знатными греками, ставленниками Порты. Дунайские княжества стали в вассальное отношение к Турции, но победители не проникали в пределы княжеств и не захватывали здесь земель. Феодальные отношения начали формироваться среди балканских славян, как и среди румын, еще до турецкого нашествия. Но в то время как на Балканском полуострове завоеватели захватили земли в свои руки и, разрушив элементы слагавшегося национального феодализма, подчинили славянских крестьян власти бега, помещика-мусульманина, в Румынии, наоборот, завоеватели содействовали образованию боярства, национально-феодальной касты, выполнявшей роль посредника между Константинополем и плательщиком дани – румынским крестьянином. Положение этого последнего было хуже, чем положение его болгарского или сербского собрата, ибо беги, чувствуя себя пришельцами-завоевателями в стране, никогда не могли доводить эксплуатации крестьянства до того напряжения, как «национальная» молдавано-валахская каста бояр. Чем более расшатывалось турецкое владычество, тем большую степень экономической независимости от турка-помещика отвоевывал себе балканский крестьянин, а рост его хозяйственного благосостояния становился, в свою очередь, главным фактором разрушения турецкого владычества. В этих исторических условиях уничтожение турецкого ига имело в Болгарии и в Румынии совершенно различное значение. Одновременно с утверждением независимой Болгарии, турецкие земли переходили в руки крестьян, разумеется, более крепких, главным образом, так называемых «чорбаджиев». Крестьяне освобождались от необходимости делиться продуктами своего труда с помещичьей кастой, автоматически уничтожался феодализм, – Болгария превращалась как в экономическом, так и в политическом отношении в аграрную демократию.

Совсем иные социальные последствия имело национальное освобождение Румынии. Ликвидация вассальных отношений к Турции нимало не затрагивала национального румынского феодализма. Провозглашение государственной независимости Румынии не избавляло крестьянина от помещичьей кабалы, оно лишь освобождало помещика от необходимости делиться прибавочным продуктом крестьянского труда с турецкой казной. Правда, в 1864 году произведено было, по русскому образцу, «освобождение» крестьян. Но условия крупного землевладения не были при этом затронуты, а крестьяне после реформы оказались в самой тяжкой зависимости от помещиков. Отмененное формально, крепостное право сохранилось до настоящего дня фактически{44}. Достаточно сказать, что еще в 1889 году приходилось принимать закон, который гарантировал крестьянам (на бумаге) minimum два дня работы на собственной земле!

Старое боярство в большинстве своем вышло в тираж, проело и пропило дедовское достояние. Выдвинулись новые собственники – чокои, помещики-выскочки – и, наряду с ними, арендаторы, стоящие между помещиками и крестьянами. Обновился только владельческий персонал, – формы хозяйства и приемы эксплуатации крестьянства остались те же.