Скотленд-Ярд. Самые громкие убийства, которые расследовала полиция Лондона - Саймон Рид

рук, ведь шрам помог бы полиции опознать останки. Обыскав квартиру Эмильен, детективы обнаружили на кухне несколько пятен крови, а также «кусок длинного мясницкого фартука и два мешка для зерна». На кухонном столе лежала долговая расписка: 15 августа Эмильен ссудила 50 фунтов какому-то господину по имени Луи Вуазен. На умывальнике стояло ведро с розоватой водой. В бельевом шкафу нашли шесть простыней с той же пометкой прачечной, что и на простыне, в которую было завернуто туловище, найденное на Риджент-сквер. На каминной полке красовался портрет того самого мужчины — родственника, как считали соседи[835].

Улики, найденные в квартире, казались вполне убедительными, однако все-таки не позволяли с полной несомненностью доказать, что расчлененный труп — это тело Эмильен. Еще до конца дня детективы «Ярда» нашли Вуазена в квартире цокольного этажа дома 101 по Шарлотт-стрит, «менее чем в полумиле от Манстер-сквер и примерно в миле от Риджент-сквер». Квартирный хозяин сообщил, что Вуазен работает на одного изготовителя сосисок, торгующего на Смитфилдском рынке, и держит лошадей в конюшне на задах дома. По словам хозяина, он часто видел «во владении» Вуазена «овечьи головы и телячьи ножки; иногда он подвешивал у себя куски мяса». Вместе с двумя другими детективами Уэнсли вошел в квартиру Вуазена — и застал его сидящим на забрызганной кровью кухне с женщиной, которую, как выяснилось, звали Берт Рош. Да, это явно был мужчина с портрета, стоявшего у Эмильен на каминной полке. Когда полицейские попросили его объяснить, почему пол в кухне так сильно испачкан кровью, Вуазен (говоривший по-английски с сильным французским акцентом) заявил, что недавно зарезал теленка и принес домой его голову[836].

Полисмены стали стучаться в другие квартиры и узнали, что вечером 31 октября соседи слышали доносившиеся из квартиры Вуазена «высокие женские голоса». Одна соседка сообщила, что на другой день рано утром видела, как Рош что-то моет под краном на заднем дворе. На вопрос, почему она вдруг вскочила ни свет ни заря (прежде за ней такого не водилось), Рош, тоже француженка, ответила на своем ломаном английском:

— Мистер Вуазен имел убить теленка и стал весь в крови. Я имею стирать его нижнее белье.

Эти сведения дали инспектору Уэнсли более чем достаточные основания для того, чтобы доставить Вуазена и Рош в полицейский участок «Боу-стрит» на официальный допрос[837].

«Вуазен был полный, но очень крепкий мужчина невысокого роста с тяжелой нижней челюстью, — писал Уэнсли, — и смотрел на меня с несколько агрессивной решительностью». Уэнсли вызвал детектива-сержанта, в совершенстве владевшего французским, — чтобы Вуазен мог дать показания на родном языке. Мясник заявил, что ничего не знает об исчезновении Эмильен, что последние 18 месяцев они состояли в дружеских отношениях и иногда она служила у него экономкой[838].

Тогда инспектор показал Вуазену портрет в раме, обнаруженный в квартире Эмильен, и спросил, зачем бы ей держать у себя такую штуку.

— Ну да, это мое фото, — признал мясник. — Я несколько таких раздал друзьям[839].

— Когда вы с ней виделись в последний раз?

— В среду, у нее дома на Манстер-сквер. Она мне как раз тогда сказала: собирается в Саутгемптон, проводить подругу, которая куда-то отплывает. Подругу зовут Маргерит, фамилию не знаю, они вместе уехали. Мадам Жерар говорила, что пробудет там несколько дней. Не знаю, где она остановилась в Саутгемптоне. Она сказала: поживет там дней восемь-десять. Попросила за нее квартирную плату внести.

— Во сколько мадам Жерар уехала с Маргерит?

— Часа в два-три дня.

Уэнсли на это заметил, что квартирная хозяйка Эмильен видела ее дома вечером того же дня. Вуазен ничего не ответил[840].

Берт Рош, со своей стороны, поведала, что знакома с Вуазеном около года и живет с ним в течение месяца. Никто из ее знакомых не проживает на Манстер-сквер, и она понятия не имела, что Вуазен туда наведывался. По ее словам, вечером 31 октября Вуазен лег спать в половине одиннадцатого и она вскоре последовала его примеру. Около полуночи к ним постучалась консьержка — предупредила, что начался воздушный налет.

— Я перепугалась, но Вуазен остался лежать в постели, — рассказала женщина. — Он такого не боится. Я вышла в коридор и оставалась там часов до трех ночи — пока не вернулась консьержка. Тогда я согрела себе кофе в ее комнате и потом опять легла.

Она определенно утверждала, что в тот вечер к ним никто не приходил[841].

Уэнсли задержал Вуазена и Рош на ночь, пока сотрудники инспектора выстраивали обвинение. Они сумели отыскать знакомого Эмильен, который сообщил, что вечером 31 октября ужинал с ней в итальянском ресторане на Сохо-сквер. Во время этой трапезы женщина ни словом не обмолвилась о намерении куда-либо поехать[842].

Воскресным утром Уэнсли возобновил допрос. Инспектор стал внимательно разглядывать подозреваемого. Вуазен выглядел не слишком привлекательно — с этой «тяжелой нижней челюстью, глазками, утонувшими в складках пухлого лица, с темными усами, загнутыми кверху». Мясник в ответ воззрился на детектива с видом какого-то надменного удовлетворения. «Я тщательно обдумал сложившееся положение, — вспоминал Уэнсли. — В принципе можно было провести одну проверку, которая либо стала бы большим шагом на пути к снятию с него подозрений, либо показала бы, что его совесть нечиста и он знает об убийстве. Но мог ли я устроить такое испытание? Сочли бы такое средство оправданным?»[843]

Инспектору приходилось считаться с «Судейскими правилами» — недавно принятым кодексом норм, ставшим одним из краеугольных камней британской юриспруденции. Эти правила защищали подозреваемых в уголовных преступлениях от самооговора [то есть от дачи невыгодных для себя показаний]. Сотрудникам полиции теперь предписывалось уведомлять подозреваемых, что те не обязаны отвечать на вопросы и что все сказанное ими может быть использовано против них в суде. Если полицейский не соблюдет эту процедуру, ничто из сказанного в ходе допроса нельзя будет использовать в суде. Поэтому детектив тщательно подбирал слова.

Уэнсли попросил сержанта-переводчика:

— Спросите у него, не возражает ли он против того, чтобы написать слова «сучья бельгийка».

Выслушав перевод, Вуазен ответил по-французски:

— Нет. Напишу, ничего такого[844].

Достав листок бумаги и карандаш, инспектор подвинул их к Вуазену через стол. Вуазен, «человек безграмотный», дрожащей рукой нацарапал эти слова. Записку, найденную при фрагменте тела, явно писали тем же почерком, только буквы в ней были крупнее. Да и текст оказался точно таким же: «сучя белгия»[845].

Уэнсли сохранил невозмутимый вид.

— Может быть, вы слегка не в себе, — вежливо предположил инспектор. — Не хотите попробовать еще разок?

Вуазен