Постижение смысла - Мартин Хайдеггер

без достаточного совладания с самим вопрошанием. Но теперь уже за вопросами стояло – и снова с этим невозможно было совладать – нечто, гораздо большее. Первые попытки полемики с немецким идеализмом (Гегель) – и эта не в направлении какого-то неогегельянства, а с таким направлением взгляда: Гегель – средневековье – Аристотель.

3. Хабилитационная лекция «Понятие времени в исторической науке»[137] 1915 г. – вопрос о времени и истории. За этим стоял (см. вывод Дунса Скотта) вопрос о «вечности» и подлинно суще-бытующем, равно как и вопрос об «отрицании» и происхождении ничто.

4. После этих попыток, представлявших. как публикации, представляли собой лишь обязательные сообщения и указывали лишь на отдельные моменты того, что было неупорядочено и представляло хаос, лишенный ключевых идей, началось медленное прояснение – в двух направлениях: а) в историческом направлении – решительное возвращение к греческой философии в образе ее первого существенного завершения – в образе Аристотеля; б) действительное вникание в метод «феноменологии Гуссерля», а именно: принятая здесь с самого начала философская основная установка – картезианство и неокантианство – не вызвала никакого согласия; собственный путь вел к постижению смысла через историю – спор с Дильтеем и присоединением к «жизни» как основополагающей действительности).

4 (34) In: Frühe Schriften. Gesamtausgabe Band 1. S. 413–433.

Но и через «феноменологию» в работу пришла какая-то уверенность подхода и вопрошания, которая в то же время были плодотворны для исторических изложений.

В годы с 1920 по 1923 все до сих пор ощупью затронутые вопросы об истине, о категориях, о языке, о времени и истории в план некоторой «антологии человеческого существования». Однако она не мыслилась как «региональное» обсуждение вопроса о человеке, а мыслилась как основополагание вопроса о «суще-бытующем» как таковом, как спор в то же время с началом западной метафизики у греков.

5. Бытие и время[138] 1927 г. В 1922–26 годах возник этот опыт – как первый путь, на котором можно сделать видимым по возможности от основы и в то же время в действительном проведении вопроса о бытии, причем таким образом, который перекрывал бы все доныне существовавшие постановки вопроса и в то же время сводился бы к дискуссии с греками и с западной философией (сравни по этому поводу «беглые заметки к «Бытию и времени»»[139] 1936 г.).

В этой попытке в то же время проявляется устремление еще раз в новом подходе с новым углом зрения на историю метафизики осуществить подход к учителям-наставникам, предпринимая собственную попытку.

Однако, подлинный «систематический» раздел о времени и бытии остался в первом исполнении не удовлетворительным, а внешние обстоятельства – 888 подпирал быстрый выпуск ежегодника в то же время счастливым образом помешали опубликовать этот кусок, который и без того не вызывал большого доверия, учитывая знания о его неудовлетворительности. Попытка была уничтожена, однако в то же время навела на более историчный новый подход в лекции летнего семестра 1927 года.[140] Правда, сегодняшней, ретроспективной точки зрения – в конце сообщения было достаточно и совершенно неудовлетворительно куска о времени и бытии. Он не позволил бы дойти до ложного толкования «Бытия и времени» как чистой «онтологии» человека и столь далеко зайти в непризнании «фундаментальной онтологии», сколь это происходило и продолжает происходить.

Именно потому постановка вопроса о смысле бытия о проективной истине бытия – но не суще-бытующего, по сравнению со всей предшествующей метафизикой есть нечто другое, это вопрошание – хотя в сообщенном часто было сказано то, что желалось – все же могло быть выказано то, чего оно достигает. Ведь недостаточно того фрагмента, который не было опубликован, не было какой-то неуверенности в направлении вопроса и в его сфере, но была неуверенность только в правильной и достаточной разработке. Однако кто бы мог здесь верно рассудить и взвесить, что было бы «лучше» – вопрос. Усилия, принятые в следующем десятилетии, показали, что трудности, мешавшие справиться с вопросом об истине пра-бытия – это не такие трудности, которые относятся к так называемым «проблемным рождениям» – неверной постановкой проблемы, и не те, которые касаются ее обособленного рассмотрения, скорее: поскольку вопрос о бытии обоснован внутренне глубже всего[141] к доныне существовавшей истории западной философии прояснять и заострять – это еще раз заставляет возрастать значимость задачи общего постижения смысла этой истории (Geschichte) – от ее первого начала (от Анаксимандра (Anaximander, 1932[142]) до Ницше (Nietzsche (1937)[143].

Но в единстве этого исторического и принципиального постижения смысла основных вопросов только и становится ясным переходная постановка вопросов всего вопрошания. Становится все труднее действительно сделать зримой необходимость этого вопрошания, показать продиктованность его исторической потребностью – и лишить его кажимости всего лишь случайного ученого обсуждения какого-то второстепенного особого вопроса.

И кто стал бы отрицать, что на этом пути, которым я шел доныне, мне сопутствовали негласные разногласия с христианством – разногласия, которые не были какой-то подхваченной извне «проблемой», а порождены сохраняемой втайне предельно интимной причиной – родительским домом, ролиной и молодостью – и болезненным расставанием от всего этого разом. Только тот, кто был столь укоренен в действительно пережитом-обжитом кеатолическом мире, способен смутно догадываться о тех необходимостях, которые действовали на доныне пройденный путь моего вопрошания – как толчки землетрясения. Марбургское время привнесло сюда, вдобавок, более близкое ознакомление с протестантским христианством – и все это уже было до основания преодолено, но не может быть уничтожено.

Это зазорно – говорить вслух об этих интимнейших внутренних разногласиях, которые вертятся не вокруг догматики и догматов веры, а только лишь вокруг Одного Вопроса – покинул ли нас бог или нет, и познаем ли еще поистине это мы сами – то есть как творящие.

Но речь не идет и о чисто «религозном» фоне философии, а идет о об Одном вопросе об истине бытия, который единственно обладает решающим значением в том, что касается «времени» и «места», который исторически не снялся для нас в рамках истории Запада и его богов.

Как многие из тех, кто сегодня обращает на себя внимание в «философии» как ученые, еще опираются и наталкиваются – в соответствии с ее происхождением – на необходимости наиболее изначальных вопросов нашей западной истории, которые определяют решение и выбор? Я не знаю никого – и знаю только, что они оказались при «философии» только лишь благодаря полученному образованию и тому, что они «заинтересовались» ею, а с недавших пор им было подброшено, вдобавок, нечто для размышлений политической участью нашего народа, и они задним числом измышляют себе какую-то «почву», но – без того, чтобы, исходя из этого,