Валентин Моисеев - Как я был «южнокорейским шпионом»

Для помощи по хозяйству была приглашена свояченица, сестра жены Чо, ибо, вопреки национальной традиции, за столом сидели и жена, и дочка.

О чем в таких случаях и в такой компании беседуют люди в течение двух часов, говорить, наверное, не надо – обо всем понемногу и очень непринужденно. Запомнилось, например, что у Чо в тот вечер несколько раз падала из палочек пища, в связи с чем жена стала упрекать его: мол, в командировках совсем забыл корейские обычаи.

– Вон, посмотри, иностранец, а палочками ест лучше тебя.

Естественно, все посмеялись.

Наши встречи в Сеуле были редки. Ни мой рабочий график, ни график Чо не позволили нам встретиться более пяти-шести раз за два года моей командировки. Еще раз я побывал у него дома уже с женой и дочерью, когда они приехали ко мне в конце 1992 года.

Супруги Чо заехали к нам накануне нашего отъезда в отпуск, чтобы сказать «до свидания», и мы вместе с гостившими у нас моим старым другом послом Монголии П. Уржинлхундэвом и его женой пили чай.

Следующая наша встреча состоялась весной 1993 года, когда я вернулся из отпуска и опять жил один. Чо Сон У и его жена как-то пригласили меня на концерт классической музыки во Дворец современного искусства.

Не обошлось, конечно, и без похода в сауну вдвоем с Чо. Помню также и «джентльменскую услугу», которую, как я понял, мне пытался оказать Чо. Как-то в воскресенье ближе к вечеру он позвонил мне домой и, выяснив, что я свободен, попросил разрешения приехать вместе с одной российской женщиной, которую он знал еще по Москве. В Сеуле она совершенствовала корейский язык и корееведческие знания в одном из университетов. Поболтав минут двадцать и немного выпив за знакомство и встречу, мы втроем отправились в одну из ближайших забегаловок. Через пару часов разошлись, и Чо как приехал, так и уехал с той женщиной.

Поскольку примерно через месяц у меня закончилась командировка, и я улетел из Сеула, то эта последняя встреча фигурирует в обвинении как встреча накануне отъезда, в ходе которой Чо давал мне шпионское задание и инструктировал о системе шпионской связи в Москве. Причем и женщина, и поход в ресторанчик куда-то выпали, осталось только то, что я встречался с Чо Сон У у себя дома.

А вот в какую из вышеперечисленных встреч, о которых я рассказал и следствию, Чо Сон У меня успел завербовать, а я дал согласие на сотрудничество с Агентством планирования национальной безопасности (АПНБ)

[19], и чем это подтверждается – ни следствие, ни суд ответа не дают, хотя и утверждают, что это произошло в Сеуле в период с 1992 по 1994 год (в первоначальном обвинении указывался конкретно 1993 год). Вот есть такие сведения – и все. Раз встречался – значит, не просто так. Парадоксальным при этом выглядит столь же бездоказательное утверждение, что я «точно» узнал о принадлежности Чо Сон У к АПНБ лишь в 1997 году и от сотрудника ФСБ в Москве. Впрочем, это не единственный парадокс в моем обвинении.

Снова в Москве

Вернувшись в Москву, я после недельного отдыха вышел на работу в Первый департамент Азии МИДа в качестве начальника отдела КНДР и РК. Я предпочитал всегда называть его отделом Кореи, дабы не вызывать никаких вопросов о приоритетности чувствительных к этому корейцев («А почему не РК и КНДР?»), тем более что вследствие моих научных выступлений за мной прочно утвердилась характеристика просеверокорейски настроенного специалиста. Я действительно всегда считал и считаю, что, если у России и есть путь на Корейский полуостров, то он лежит через Пхеньян. Это, естественно, ни в коей мере не означает, что мы не должны всемерно развивать связи с Сеулом. Просто на нынешнем этапе развития России и состояния дел на Корейском полуострове от уровня наших связей с Пхеньяном зависит и уровень связей с Сеулом.

Работы было невпроворот. Ядерный кризис вокруг КНДР и выработка нашей программы урегулирования, обострившаяся там продовольственная проблема, неожиданная кончина Ким Ир Сена и возродившаяся у южан суета в связи с новой политической ситуацией на Севере, визит в Россию президента РК Ким Ен Сама, межмидовские политические консультации с КНДР в Москве и визит в Пхеньян спецпосланника российского президента А. Н. Панова, вернувшегося из Сеула и ставшего заместителем министра, консультации с американцами по корейской проблематике – все это пришлось на весну-осень 1994 года и требовало прямого и непосредственного участия отдела Кореи. В том году в отпуск я так и не попал.

По заведенному еще до меня порядку, не реже двух раз в неделю ко мне в офис приходил на беседу начальник политического отдела посольства РК. В то время им был интеллигентный и грамотный дипломат Ви Сон Лак, который как бы был назначен корейцами партнером начальника корейского отдела. Иногда приходили в отдел и другие южнокорейцы. Регулярно, но гораздо реже проводились встречи и с северокорейскими дипломатами, среди которых нельзя не упомянуть блестящего специалиста, полиглота, владеющего пятью языками и говорящего по-русски практически без акцента советника Юн Мен Дина. Как это принято в дипломатической практике, связь с курирующим департаментом МИДа страны пребывания поддерживает весьма ограниченное число дипломатов посольства. Из почти сотни сотрудников посольства КНДР в Москве, например, в Первый департамент Азии МИДа, ходили три-четыре человека.

Число бесед по телефону не поддавалось учету. А о том, что такое работа с корейцами, говорит, к примеру, следующий случай.

Однажды мы должны были дать южнокорейцам ответ на вопрос, который они считали важным, а мы – не очень. Ответ был подготовлен на уровне отдела и департамента, но прежде чем его можно было официально передать, он должен был быть утвержден замминистра, который был занят на каком-то мероприятии и обещал вернуться в офис через, скажем, три часа. Так я и сказал Ви Сон Лаку: «Мы вам дадим ответ в 16 часов». Но через какое-то непродолжительное время раздался звонок. Это был Ви с вопросом, не готов ли ответ. Ссылаясь на наш предыдущий разговор, я повторил, что до 16 часов ответа не будет.

– Извините, господин Моисеев, я все помню, – говорит приятным мягким голосом этот грамотный дипломат. – Но мы получили инструкцию из Сеула информировать Центр каждые пятнадцать минут о поступлении ответа и соответственно интересоваться у вас. Вы не обижайтесь, я так и буду делать.

И действительно он звонил каждые 15 минут, вопрошая: «Нет?» – и получая столь же краткий ответ: «Нет!» – пока не дождался требуемого результата.

Если корейцу, будь он с Севера или Юга, что-то надо, когда он получил задание от начальства, то вряд ли что-то его остановит.

И вот в такое перенасыщенное событиями и работой время, в августе 1994 года, в Москву на работу в посольство в должности советника приехал Чо Сон У. Именно в этом качестве он был зарегистрирован в Департаменте государственного протокола МИДа. О том, что он одновременно был официально представлен и ФСБ в качестве сотрудника московского аппарата АПНБ, я узнал уже только в «Лефортово» из газет

[20]. Оттуда же я узнал и о том, что в январе 1993 года между нашими странами было подписано соглашение о сотрудничестве спецслужб[21]. Кстати, и в ФСБ узнали о его служебной принадлежности только тогда, когда Чо был там представлен. Чекистам не нужно было «разоблачать» шпиона, действовавшего, как написано в приговоре, «под прикрытием официального представителя посольства Республики Кореи в г. Москве». Он сам открыл им все свои карты, которые они скрыли от МИДа. По данным «журналиста», ссылающегося на «сведения хорошо информированного южнокорейского источника», по возвращении на родину после первой командировки в Москву «Чо Сон У получил предложение АПНБ стать кадровым сотрудником разведки и уже в этом качестве повторно вернулся в Россию»[22].

Чо долго не давал о себе знать. Где-то в начале октября он все же позвонил мне на работу, и мы смогли встретиться уже после моего возвращения из Пхеньяна, куда я летал в командировку в качестве сопровождающего А. Н. Панова, спецпосланника президента России. В посольстве, по его словам, Чо Сон У занимался политическими вопросами, главным образом ситуацией на Корейском полуострове через призму развития обстановки в северной его части, т. е. вопросами, на которые так или иначе замыкается вся южнокорейская дипломатия.

Тот факт, что Чо после внешнеторговых проблем стал заниматься политическими, ни удивления, ни вопросов у меня не вызвал. Я тоже два с половиной года в начале 80-х работал в Торгпредстве начальником экономического отдела, а затем, даже не уезжая из Пхеньяна, перешел на работу в посольство.

Квартиру он снял на Фрунзенской набережной. В Москву приехал без жены, продолжавшей свою преподавательскую деятельность, но с дочерью Ын Бель, у которой было также христианское имя Анна. Ее он сразу же устроил на учебу в Центральную музыкальную школу при Московской консерватории по классу виолончели. Стремление дать дочери музыкальное образование именно в Москве в значительной степени стимулировало его вторичный приезд в Россию. Жена должна была подъехать позже, а пока в уходе за ребенком ему помогала свояченица – та, с которой я познакомился в Сеуле. Ни она, ни дочь русского языка, разумеется, не знали, не были они знакомы и с окружающей их обстановкой. Им нужно было помочь адаптироваться, в первую очередь обучить их азам русского.