Всеволод Соловьев - Современная жрица Изиды

Ну что-бъ я дѣлалъ, еслибъ г-жа де-Морсье, у которой въ Парижѣ хранились всѣ эти документы, какъ нибудь ихъ уничтожила, подумавъ, что ужь теперь не всплыветъ эта исторія и что они больше не нужны!?

По счастью г-жа де-Морсье сохранила документы и переслала мнѣ ихъ годъ тому назадъ.

Г-жа Желиховская на страницѣ 144 своей брошюры, объясняя, что лѣтомъ 1892 года въ Парижѣ ей этого засвидѣтельствованнаго Бэссакомъ «перевода показать не хотѣли,» — торжественно, жирнымъ шрифтомъ, спрашиваетъ:

Гдѣ же онъ?

Отвѣчаю: Онъ здѣсь, готовъ дяя экспертизы и, конечно, въ немъ, на своемъ мѣстѣ заключается фраза, о которой г-жа Желиховская говоритъ, что ея нѣтъ: «Je vais mentir, horriblement mentir et on me croira facilement. Эта фраза оказывается даже именно на томъ полулистѣ, гдѣ Бзссакь надписалъ свое удостовѣреніе и приложилъ свой оффиціальный штемпелъ. Его не то что не хотѣли, а физически не могли показать, лѣтомъ 1892 года въ Парижѣ, г-жѣ Желиховской, потому, что онъ, съ другими документами, былъ уже мнѣ давно пересланъ. Еслибы я зналъ, что она поѣдетъ въ Парижъ смотрѣть его — я показалъ бы его ей, при свидѣтеляхъ, въ Петербургѣ.

Но г-жа Желиховская, какъ говорится, не спросясь броду сунулась въ воду, не могла увидѣть въ Парижѣ документовъ и, надо полагать, заключила изъ этого, что они уничтожены. Только это предположеніе и объясняетъ… смѣлость, съ какою она рѣшилась печатно обвинять меня въ подлогѣ. Нѣтъ документовъ, пропали, уничтожены, потеряны — ну-ко, молъ, докажиі!..

Откуда же взяли „защитники“ Блаватской, что именно въ „исповѣди“ заключается „прямое“ признаніе въ „измышленіи махатмъ“? Мнѣ кажется, что все это было нарочно запутано и перепутано Блаватской, а она умѣла художественно запутывать, такъ что у людей совсѣмъ мутилось въ головѣ и они переставали понимать что такое говорятъ, и что думаютъ. Кто зналъ ее и видалъ „въ дѣйствіи,“ — тотъ отлично можетъ себѣ представить какъ все это было.

Парижскіе же теософы пришли къ убѣжденію, что она выдумала „своихъ“ махатмъ, бывшихъ у нея на побѣгушкахъ,» потому что повѣрили моему письменному сообщенію о событіяхъ въ Вюрцбургѣ, столь прекрасно иллюстрированному и подтвержденному какъ «исповѣдью,» такъ и отрывками изъ послѣдовавшихъ за ней писемъ Блаватской, также переведенвыхъ и засвидѣтельствованныхъ Бэссакомъ. Особенно сильное впечатлѣніе на всѣхъ произвело тогда письмо, начинающееся со словъ: «что я вамъ (два раза подчеркнуто) сдѣлала?» и въ которомъ заключена фраза: «Да меня бы вѣшали — я бы васъ не выдала, да и никого другого не выдала бы — даже зная что это правда — а молчала бы (стр. 236–287 „Изиды“)». Очень помогла также роль Блаватской въ исторіи Могини и миссъ Л., письма ея (Блаватской) къ m-me де-Морсье и многіе факты, тогда же разслѣдованные и узнаyные какъ во Франціи, такъ и въ Англіи. Этихъ фактовъ я не коснулся въ «Изидѣ» именно потому, что не хотѣлъ выставлятъ противъ Блаватской излишнихъ обвиненій, безъ которыхъ можно было обойтись. M-me де-Морсье, въ своемъ письмѣ Гебгарду (стр. 263–266 «Изиды»), выясняетъ все это.

Но всего интереснѣе во всей этой путаницѣ, злостной путаницѣ, противъ меня направленной, вотъ что: зачѣмъ же лѣтомъ 1886 года «Защитники» Блаватской и г-жа Желиховская во главѣ ихъ, вмѣсто того, чтобы кричать о моемъ подлогѣ и т. д., не съѣздили въ Парижъ? Вѣдь тамъ и всѣ документы, и m-me де-Морсье, и Бэссакъ были на лицо. Г-жа Желиховская извѣщала меня, что ѣдетъ въ Парижъ для чтенія документовъ — и не поѣхала. Отчего не поѣхала?! Если весь вопросъ былъ въ томъ — заключается или нѣтъ въ переводѣ фраза: «Je vais mentir, horriblement mentir…», — поѣхала бы, справилась — и узнала бы истину.

Но въ томъ-то и дѣло, что имъ всѣмъ этого вовсе не хотѣлось — узнавать истину! Имъ именно надо было сидѣть въ Эльберфельдѣ, кричать, обвинять меня въ подлогѣ, а Блаватскую представлять невинной моей жертвой. Не останавливались передъ измышленіемъ самыхъ невѣроятныхъ подробностей этого мнимаго подлога.

А я — я сдѣлалъ свое дѣло, оставилъ засвидѣтельствованные документы для осмотра желаюіцихъ, уѣхалъ въ Россію, старался объ одномъ: позабыть всю эту грязь, всѣ эти шарлатанства, обманы, — и только въ декабрѣ 1891 года, изъ словъ г-жи Желиховской г. Брусилову, а потомъ и прямо въ глаза мнѣ, въ его присутствіи, узналъ въ какомъ ужасѣ меня обвиняютъ, понялъ всю глубину теософскаго мщенія!..

VI

Новыя инсинуаціи

Казалось бы — за-глаза ужь довольно темныхъ клеветническихъ намековъ относительно моего сообщничества съ Блаватской и моихъ таинственныхъ чаяній отъ махатмъ, а наконецъ даже и прямого обвиненія меня въ тяжкомъ и грязномъ преступленіи, въ подлогѣ — съ цѣлью… оклеветать невинную женщину-страдалицу, создавшую своимъ геніемъ «чистое и нравственное духовно-отвлеченное ученіе, спасительное для расшатанныхъ безвѣріемъ западниковъ!!» Куда-жь идти дальше?

Но беззастѣнчивость и упорство г-жи Желиховской такъ же безпредѣльны, какъ и ея «правдивость». Какой бы то ни было пощады ждать отъ нея нельзя. Всѣ, выставленныя пока противъ меня обвиненія все же еще имѣютъ отношеніе къ предмету, о которомъ идетъ рѣчь, — къ Блаватской и ея обществу. Такъ этого мало: надо подобраться ко мнѣ съ другой стороны, облить грязью мою интимную, внутреннюю жизнь. И до чего, приэтомъ, просты пріемы мстящей дамы! Ей хочется, между прочимъ, показать, что я… «не христіанинъ», — и вотъ она объявляетъ, что у нея есть на то неопровержимое, вполнѣ и для всѣхъ достаточное, важное доказательство. Какое-же?.. Ея дневникъ!! Въ этомъ дневникѣ (стр. 33 брошюры) будто-бы сказано, что 5 (17) іюня 1884 года я гулялъ съ г-жей Желиховской по Парижу и не захотѣлъ войти вмѣстѣ съ нею въ нашу церковь. Затѣмъ, уже на память, авторъ «Правды о Е. П. Блаватской» вышиваетъ по этой канвѣ фантастическія арабески. Если-бы ея дневникъ и былъ доказательствомъ, еслибы въ немъ это и было написано, еслибы все это и было въ дѣйствительности — гдѣ же, однако, тутъ доказательство моего «нехристіанства»?! Г-жа Желиховская очевидно разсчитываетъ на крайне наивныхъ читателей. Развѣ самый ревностный христіанинъ и богомольный человѣкъ не можетъ, по той или иной, самой простой и естественной причинѣ, въ извѣстную минуту не желать войти въ церковь? Съ другой стороны, развѣ самый отъявленный безбожникъ будетъ «бояться» (по выраженію г-жи Желиховской) войти въ церковь? Вотъ до чего жажда мщенія помрачаетъ мою противницу!

Я никогда не дѣлалъ тайны изъ моихъ религіозныхъ убѣжденій, завѣщанныхъ мнѣ моимъ отцомъ. Если были когда во мнѣ нѣкоторыя смущенія, то это ужь дѣло моей совѣсти. Во всякомъ случаѣ я никогда не выносилъ передъ публикой этихъ временныхъ смущеній и кончилъ тѣмъ, что справился съ ними. Два десятка лѣтъ я пишу и написалъ много. Во всѣхъ моихъ, быть можетъ и крайне несовершенныхъ, писаніяхъ невозможно найти ничего, что исходило бы не отъ христіанина. Такимъ образомъ таинственная «записная книжка» дамы, хоть и получающей нынѣ, благодаря всему этому дѣлу, весьма лестную «славу», — является ужь черезчуръ курьезнымъ и комичнымъ сввдѣтелемъ… моего кликушества!!.

Но эта мстящая дама, эта защитница «нео-буддизма», даже совершенно непонимающая доктрины, о которой говоритъ (ибо, въ лучшемъ случаѣ, только крайнимъ невѣжествомъ объясняется ея увѣреніе, что она — православная, и въ то же время зашита ею «теософіи» Блаватской, какъ высокаго, чистаго и духовнаго ученія, какъ противувѣса матерьялизму), — эта дама стремится поразить меня прямо въ сердце. Касаясь, по своему, совершенно неидущихъ къ дѣлу, не имѣющихъ ни малѣйшаго отношенія къ Блаватской и «теософіи», интимныхъ обстоятельствъ моей жизни, — г-жа Желиховская заставляетъ меня на нихъ останавливаться. Она разсказываетъ какъ я изъ ея дома ѣхалъ вѣнчаться и какъ она благословила меня и мою невѣсту; но тутъ же спохватывается и дѣлаетъ такую выноску: «Спѣшу оговориться: я благословила одну невѣсту. Г. Соловьевъ низачто не соглашался, чтобы я его перекрестила образомъ, что меня крайне огорчило: я думала, что эта странность у него прошла». Какова прелесть! тутъ даже ссылки на «дневникъ» нѣтъ; надо и безъ «дневника» повѣрить г-жѣ Желиховской, что я «кликуша» или «порченый», боящійся креста. И это въ такую-то минуту! Какъ истая послѣдовательница «высокаго и чистаго» ученія своей сестры, отвергающаго Бога и святыню, г-жа Желиховская не смущается даже передъ «крестомъ» — и передъ мнѣніемъ о ней каждаго порядочнаго и разумнаго человѣка, который прочтетъ 136 страницу ея брошюры…

Но вѣдь я дѣйствительно ѣхалъ вѣнчаться изъ квартиры г-жи Желиховской. Она заставляетъ меня вспоминать самый счастливый день въ моей личной жизни. Я былъ глубоко благодаренъ г-жѣ Желиховской и ея дѣтямъ за ихъ дружеское участіе, за которое полюбилъ ихъ какъ родныхъ, не смотря на кратковременность личнаго знакомства, и самъ со своей стороны, старался, какъ только могъ, отвѣтить имъ такимъ же участіемъ. Эта благодарность заставила меня, когда, очень скоро послѣ того, г-жа Желиховская стала весьма странно дѣйствовать въ «теософскомъ» вопросѣ,- закрывать глаза и стараться не видѣть ея дѣйствій. Но она, уѣхавъ въ Эльберфельдъ, смастерила, какъ извѣстно читателямъ, такое, послѣ чего закрывать глаза стало невозможнымъ и оставалось только скорбѣть сердцемъ.