Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №11 (2001)

Сколько их скопилось, желающих нам смерти. Сколько толкающих нас в смерть” (“Завтра”, № 44, 2000).

Все правильно. Толкающих нас в смерть — предостаточно. Одно непонятно: самоубийство — это аутоагрессия, т. е. агрессия, направленная не на тех, кто толкает меня, тебя, его — в смерть, а направленная на себя самого. Почему? Когда все потеряно, не о чем жалеть и некого бояться, — если уж умирать, так с музыкой, прихватив вместе с собой на тот свет компанию из подонков. Я вовсе не призываю к терроризму. Терроризма у нас хватает с избытком. Только есть во всем этом странность: братки мочат других братков и банкиров; банкиры “заказывают” других банкиров и братков. На этом фоне разгула террора среди “хозяев жизни” абсолютно непонятно отсутствие агрессии “низов” в адрес убивающих их “верхов”. Никто из “простых людей”, покончивших с собой, не прихватил на тот свет своего мучителя. Не понимаю я этого. Нет оружия? А как же 500 офицеров, ежегодно сводящих счеты с жизнью? В их распоряжении оружие и вооруженные подчиненные... Еще раз оговорюсь: нет, я не призываю к вооруженной мести и воздаянию, я понять хочу, почему жертвы так пассивны. Лишь один смельчак-танкист нашелся (и это довольно широко освещалось в СМИ): вывел на городскую площадь танк без боекомплекта и потребовал выплатить все, что ему причиталось. Выплатили. И никак не наказали. Вот так-то...

А пока акты самоубийства приобретают все более протестный характер. Все чаще происходят публичные самосожжения, после которых остаются плакаты, тексты которых недвусмысленно восстают против нынешних российских порядков. И опять же вопрос: принимая мученическую смерть, к кому вы обращаетесь с протестом, к чьей совести взываете? К нелюдям вы взываете, у которых совесть и жалость давно атрофированы. Единственное чувство, на которое у этой человеческой мрази можно надавить — это чувство страха за собственную драгоценную шкуру, А самосожжениями их не проймешь!

В 1993 г. самоубийств — на 17% больше, чем годом ранее, а в 1994-м — на 23% больше, чем в предыдущем году. Но вот, достигнув своего пика в 1995 г., суицид как бы “стабилизировался”: кривая перестает расти и образует за 1995 — 1997 годы своеобразное плоское “плато” (из расчета на 100 000 цифры самоубийств за эти 3 года: 41,4 — 39,4 — 39,5 соответственно). Что это — положительная тенденция? Нет. Это описанный австрийским психиатром и психологом Виктором Эмилем Франклем “синдром концлагеря”, когда попадающие в него люди первое время бросаются на колючую проволоку, гибнут. А потом привыкают к неволе, “адаптируются”. Как пишет Марина Струкова:

В домах их — тоска покаянья,

Позор покоренной страны.

Берут у врагов подаянье,

А смелостью — оскорблены.

Воля к сопротивлению потеряна, повсюду обреченность, апатия, “скорбное бесчувствие”... В период алкогольной сверхсмертности 1992—1996 годов, в процессе “естественного отбора” вымерли те, кто был носителем генов алкогольной зависимости. Выживали устойчивые.

В прессе началось радостное оживление: смертность чуть-чуть сократилась (за счет “неестественных причин”), рождаемость чуть-чуть повысилась, здоровье населения чуть-чуть улучшилось. То ли еще будет...

А потом был август 98-го со всеми прелестями его. И был небольшой временной лаг после этого августа. А потом кривая самоубийств задралась вверх чуть ли не вертикально: если в “благополучный” преддефолтный 1997 г. уровень смертности составил 39,5 на 100 000, то в 1999-м эта цифра подскочила до 65,66 на 100 000, а общее число самоубийств составило 97 276 человек. Скачок чуть ли не в 2 раза! На этот раз сводили счеты с жизнью “новые русские” из лопнувших банков, “средний класс”, “продвинутые”, “крутые”. “Если сравнить пepвыe три меcяцa этого 1999-го года с тем же периодом прошлого, то можно констатировать: в Москве число суицидальных попыток возросло в 2,5 раза” (“АиФ”, № 20/99, с. 14). Но плохо пришлось всем. Просто “крутым” было высоко падать...

Всего за период с 1986-го по 1999 год включительно абсолютная ежегодная численность самоубийц в России возросла в 2,92 раза, а их удельный вес (на 100 000) — в 2,84.

Лишь 25% самоубийств совершено психически больными. 50% самоубийц относились к “размытой” группе пограничных нервно-психических расстройств, 25% были абсолютно психически здоровы. Мысль о самоубийстве — это нередко крайняя, парадоксальная реакция душевно здорового человека на невероятно трудную жизненную ситуацию. Такие состояния суицидологи называют “реакцией отрицательного баланса”, когда человек, взвесив все “за” и “против”, приходит к выводу, что единственный выход — уйти.

“Среди способов завершенных суицидов наиболее часто встречаются; самоповешение — 81,9%, отравление — 9,5, самострел — 2,9, падение с высоты — 1,9, утопление — 0,9%. Самыми частыми способами неудавшейся суицидальной попытки являются отравления — 72” (“Известия”, 28.7.2000). Все чаще встречается “экзотика”: самосожжения, харакири. Еще один способ изуверского самоубийства, когда смерть наступает в невыносимых муках, — отравление уксусной эссенцией. Если успеют спасти, то велика вероятность остаться инвалидом на всю жизнь.

Раньше женщинам было небезразлично, как они будут выглядеть в гробу. Поэтому раньше женщины-самоубийцы чаще всего травились — снотворными таблетками или бытовыми ядохимикатами. Сейчас они просто выбрасываются из окон...

Если с распределением самоубийц по половому признаку все ясно с самого начала нашего скорбного повествования, то осталось рассказать еще о группах возрастных, профессиональных, территориальных.

В 90-е годы в возрастной структуре самоубийц произошел сдвиг. Если в начале века необычайно высок был уровень самоубийств молодежи, то к 1990 г. число суицидов увеличивалось практически пропорционально возрасту, и максимум приходился на самую старшую группу (свыше 70 лет). После 1991 года все большее число самоубийств приходится на мужчин цветущего, работоспособного возраста в 30—59 лет. Среди этой группы можно выделить подгруппу в возрастном интервале 40—50 лет, когда люди стоят в первых рядах кандидатов на увольнение при сокращении штатов.

Предварительные данные за 2000 год говорят о тенденции к “омоложению” суицида. Мне не удалось найти статистику по детским самоубийствам (дети обычно “проходят” по категории тех, кто моложе 20 лет и в особую группу не выделяются). “Мегаполис-экспресс” (№ 35/93, с. 7) мимоходом отмечает: “Настораживает и то, что самоубийцами в России все чаще становятся совсем маленькие дети в возрасте от 5 до 9 лет”, но никакой статистики газета не приводит.

Выделяемые в качестве возрастных категорий “мужчины и женщины до 20 лет” в 1990 г. дали 1474 и 373 завершенных суицида соответственно. Имеются также длинные и сухие статистические таблицы, простирающиеся до 1996 г. включительно, в которых дается число самоубийц по полу в возрасте “до 20” на 100 000 человек. (Вообще, оперируя цифрами нашей статистики, в том числе и суицидальной, постоянно наталкиваешься на разнобой и противоречия. Так, кроме широко распространенных цифр общего числа самоубийств за 90-е годы, которые приводятся в данной статье и взяты в Управлении статистики населения Госкомстата РФ, есть и статистика Центра демографии и экологии человека Института народнохозяйственного прогнозирования РАН. Ее годовые показатели на 1—3 тыс. самоубийц выше.) Общая тенденция детско-подростково-юношеского суицида — рост как числа, так и удельного веса “тех, кому до 20”. Но все-таки наиболее многочисленной суицидальной группой остаются люди в возрасте 30—59 лет.

Что касается пенсионеров, то у женщин самоубийцы этого возраста составляют почти половину, а у мужчин лишь каждый пятый кончает с собой в пенсионном возрасте. Возможно, потому, что слишком мало мужчин доживает ныне до этого возраста. По социально-профессиональному положению наиболее высок в этой группе был удельный вес высококвалифицированных рабочих, мастеров “золотые руки”.

Во всем мире самоубийства в деревнях встречаются реже, чем в городах, причем чем больше город, тем больший удельный вес самоубийств в нем. Мегаполисы поэтому наиболее суицидоопасны.

В России все наоборот: относительная частота суицидов на селе ныне выше, чем в городе: в 1996 г. уровень завершенных самоубийств (на 100 тысяч человек соответствующей группы населения) составлял среди горожан 35,4, среди сельского населения — 50,3, т. е. на 30% больше. Выше на селе и смертность от алкоголя. Эти данные свидетельствуют об ускоренном (по сравнению с городом) вырождении сельского населения. Следует отметить, что немалый вклад в этот процесс вносят бывшие заключенные, потерявшие городскую прописку и оседающие в деревнях с их пустующими домами, отсутствием правового контроля и старушечьим населением, неспособным оказать какое-либо противодействие носителям уголовной субкультуры. Русское село из корневой системы русской нации, питавшей ее живительными соками, превратилось в отстойник человеческих отбросов. “Корни” нации сгнили, “истоки” загажены.