И. Смирнов - А чем Россия не Нигерия?

А вот «третий мир» в понимании г-на Паршева — это мнимая величина. Его давно уже не существует. Он расслоился ещё в 1960-1970-х годах, и с тех пор это расслоение нарастает. Для примера удобно взять Юго-Восточную Азию, которую г-н Паршев не раз приводит в качестве типичной области «третьего мира». Совершенно ясно, что Сингапур стоит на одной ступени развития, Малайзия и Таиланд — на другой, Индонезия — на третьей, а Вьетнам, Камбоджа, Лаос и Мьянма (бывшая Бирма) — на четвёртой. Эти государства в настоящее время не только сильно различаются по уровню оплаты труда, но и решают совершенно разные задачи.

Сингапур, где ещё в начале 1960-х годов царила страшная нищета и 40% избирателей голосовали за компартию маоистского толка, теперь прочно вошёл в первый мир. Даже Малайзия и Таиланд очень сильно отстают от Сингапура. Но эти государства сумели избежать войн и революций и давно перестали быть сырьевыми придатками развитых стран. В их экспорте доля высокотехнологичной продукции высока, и притом она возрастает. Богатая нефтью Индонезия сильно пострадала от социалистического эксперимента при президенте Сукарно и от разгула коррупции при президенте Сухарто. Начавшийся в последние годы переход к демократии там тоже оказался нелёгок. Но доля «ненефтяного» экспорта в Индонезии уже сейчас значительна, и у этого государства есть хорошие шансы в обозримом будущем слезть с нефтяной «иглы». Хотя пока что жизненный уровень там низкий (27% детей хронически недоедает).

Однако в Юго-Восточной Азии есть и такие страны, по сравнению с которыми даже Индонезия — передовое государство. Вьетнам, Лаос, Камбоджа и Мьянма и вовсе принадлежат к группе беднейших стран мира. Скажем, в Социалистической Республике Вьетнам, по данным на 2000-2003 годы, хронически недоедало 34% детей. Этот показатель хуже, чем в большинстве стран Африки! Да и установленная законом минимальная зарплата во Вьетнаме — 12 долларов в месяц — как-то не радует. Отчасти массовая нищета во Вьетнаме — это наследие войны, длившейся здесь с небольшими перерывами с 1945 по 1975 год. Но не стоит забывать и о том, что в первое десятилетие мирной жизни (1975-1985) жизненный уровень вьетнамцев не рос, а падал. В те годы во Вьетнаме всерьёз строили социализм, а из этого занятия ничего, кроме дальнейшего роста бедности, получиться не может. В середине 1980-х годов в Сайгоне (официально этот город переименован в Хошимин, но никто из вьетнамцев официальным названием в разговорной речи не пользуется) электричество отключали куда чаще, чем в годы войны! Нередко отключали и воду. К счастью, после смерти генсека вьетнамской компартии Ле Зуана (1985) строительство социализма в многострадальной индокитайской стране прекратили. И правильно сделали, поскольку вьетнамский народ на редкость мало соответствует такому общественному строю. С тех пор во Вьетнаме наблюдается устойчивый экономический рост. Но он начался со столь низкой исходной точки, что до преодоления массовой бедности ещё далеко. Так что пока Вьетнам остаётся где-то в четырёхсполовинном мире.

Какой вывод мы обязаны сделать, рассмотрев опыт стран Юго-Восточной Азии? Этот вывод строг и ясен: страны, которые раньше других выбрали наиболее рыночную и наиболее открытую экономику, добились наибольших успехов. И напротив, государства, долго пытавшиеся изолироваться от внешнего мира (Вьетнам, Мьянма), ещё весьма далеки от преодоления массовой нищеты. Хотя их правительства давно взялись за ум и не только отказались от строительства социализма, но и всячески привлекают (а отнюдь не изгоняют) иностранный капитал.

Расслоение некогда единого «третьего мира» — не столько результат действия каких-либо объективных факторов, сколько следствие политики правящих кругов азиатских, африканских и латиноамериканских государств. Одни из этих стран поднялись во второй мир (а Сингапур — даже в первый), другие упали в пятый, а третьи толкутся где-то посередине.

Следует признать, что миф о «третьем мире» живуч, и его распространяет далеко не один г-н Паршев. Это яркий пример инерции общественного сознания. Однако мифы ничего, кроме вреда, не приносят, и их надо изживать. Реальный третий мир существует, но он невелик. А самое главное — большая часть России до него пока не дотягивается. Так что угроза падения до уровня «третьемировых стандартов» для нашей страны — мнимая. Если мы достигнем уровня настоящего третьего мира (скажем, Малайзии или Таиланда), то для нас это будет подъём, а отнюдь не падение. Например, в Таиланде минимальная зарплата составляет 90 долларов в месяц. «Третьему Риму» до такой минимальной зарплаты ой как далеко! Да к тому же у нас не минимальная зарплата, а МРОТ. Любому человеку, мало-мальски знакомому с языкознанием, очевидно, что это слово одного корня с глагольными формами «мру», «мрут» и т.д., смысл которых предельно ясен...

ГЛАВА 8. СУЩЕСТВУЕТ ЛИ В РОССИИ ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ?

В России никогда не будет капитализма. У неё всегда будет свой специальный строй.

При каком строе мы живём? Ответы на этот внешне не слишком каверзный вопрос в современной России отличаются большим разнообразием. Самая распространённая версия: у нас утвердился дикий, или бандитский, капитализм. Достоинство этого объяснения в том, что оно ухватывает внешнюю, наиболее наглядную сторону наблюдаемых в нашей стране социальных процессов. Действительно, сложившиеся у нас порядки похожи, пожалуй, всё-таки не на капитализм, а на советское пропагандистское представление о нём. Тут и вроде как бы частная собственность, и сильнейшее имущественное расслоение, и монополии. (Правда, монополии — отнюдь не характерный признак капитализма, и в экономически развитых странах как раз существует жёсткое антимонопольное законодательство. Но советская пропаганда десятилетиями бубнила о «господстве монополий», и многие советские люди в это верили.) Что касается определений «дикий» или «бандитский», то при всей своей эмоциональности и пристрастности они верно отражают некоторые черты нашего нынешнего уклада. Такие черты сложившегося у нас общественного «порядка», как несоблюдение законов, верховенство силы над правом, являются очень существенными его особенностями.

Интересно отметить, что обслуживающие Путина и его режим журналисты полюбили утверждение, что нынешняя Россия движется по капиталистическому пути. Это пытается доказать, в частности, небезызвестный О. Султанов, некогда изображавший из себя демократа и даже сумевший внедриться в «Новую газету». Но те времена прошли. Сегодня Султанов подвизается на страницах «Московской правды» — самого откровенного рупора коррупционеров. Напомню, что эта бесстыжая газета защищала даже «оборотней в погонах» от Ромодановского. И на её же страницах Султанов хвалит Путина за успехи в строительстве капитализма (6 января 2004 г.). Это можно назвать советской пропагандой наоборот. Ведь если в чём советская пропаганда убедила весь советский народ, так это в том, что жить при «ужасах капитализма» совсем не так уж плохо.

Однако при всей своей популярности представление о России как о капиталистической стране крайне уязвимо для критики. Многие всё-таки наслышаны о том, что при капитализме частная собственность «священна и неприкосновенна». А как обстоит дело в современной России? Ответ знает каждый: у любого из граждан России запросто могут отнять собственность. Не имеет значения, кто этот человек: бедная старушка-пенсионерка или миллиардер Ходорковский. Так что настоящей частной собственности в нашей стране не существует. Имеется только некоторая условная собственность, которой данный индивид владеет лишь до тех пор, пока она не приглянулась кому-нибудь более сильному и могущественному.

Но возможен ли капитализм без полноценной частной собственности? Руководствуясь здравым смыслом, на этот вопрос надо ответить отрицательно. Для капиталистического строя охрана частной собственности — важнейшая из задач. Да и вообще, рыночный механизм способен нормально работать только там, где участники рынка равны перед законом. А если они не только не равны, но к тому же некоторые из них живут по понятиям? Очевидно, в этом случае мы имеем дело не с рынком в настоящем смысле слова, а с качественно другой, пусть и внешне сходной с рынком, системой отношений. Так что в данном случае нельзя не согласиться с выводом г-на Паршева: «Строй, сложившийся у нас — это не капитализм» (с. 377).

Если сложившийся в России порядок не подпадает под определение капитализма, то, может быть, это феодализм? Близкую точку зрения в нашей печати отстаивает даровитая и остроумная Юлия Латынина. А сотрудник Института мировой экономики и международных отношений Николай Алексеевич Косолапов прямо говорит об установлении «неофеодализма» в современной России. Сходство господствующего у нас уклада и феодализма действительно велико. Их главная общая черта — условный характер собственности, которой сеньор награждает своего вассала за верную службу. Скажем, известная семибанкирщина поддержала на выборах 1996 года Ельцина против Зюганова и в награду получила очень жирные куски бывшей государственной собственности. Но если вассал перестаёт служить своему сюзерену, последний вправе отобрать у неверного всё, чем тот владеет. Так отняли собственность у Гусинского и Живило, а теперь отбирают у Ходорковского, Платона Лебедева и Невзлина.