Марк Галлай - С человеком на борту

— В широтном.

— Так это, наверное, экватор.

…В той же экспедиции у Ляхова пропали часы. В невесомости этому случиться недолго. Искал он их, искал. Сначала в легкодоступных местах, потом в более труднодоступных. Полез с отвёрткой за панель спального мешка. Часов там не нашёл, но вместо них обнаружил надпись: «Чудак! Я уже здесь искал». Это несколькими месяцами раньше Иванченков тоже что-то потерял на станции, тоже полез за панель спального мешка и подумал, что такая ситуация обязательно повторится.

…На очередной пресс-конференции «Космос — Земля» — появилось в практике космических полётов, как мы видим, и такое — журналисты спросили Рюмина (это была для него уже вторая многомесячная космическая экспедиция), не встречался ли он в космосе с неопознанными летающими объектами — пресловутыми «тарелочками». Рюмин сначала добросовестно ответил, что, мол, нет, не встречался, а потом добавил, что надежды на такую встречу не теряет — потому и летает так долго.

Примеры подобного рода можно было бы продолжить до бесконечности.

А вообще-то, я думаю, большой успех у читателей имела бы книга — назовём её условно «Космодромиадой», — в которой было бы собрано лучшее из космического и околокосмического фольклора. Читать такую книгу было бы не только весело (хотя могу поручиться: очень весело!) — она показала бы людей, овладевающих космическим пространством, ещё с одной, далеко не последней в жизни человеческой стороны.

Комментировать проявления космического юмора — как, впрочем, всякого юмора — дело невозможное, да и бесполезное. Хочу заметить лишь одно обстоятельство: большая часть приведённых мною сейчас весёлых шуток (в основном уже обнародованных в многочисленных газетных репортажах) относится к последнему времени — связана с космическими полётами семидесятых—восьмидесятых годов.

Что же, космонавты наших дней стали веселее, раскованнее, более привержены к юмору, чем их предшественники десять, пятнадцать, двадцать лет назад?

Нет, не думаю… Думаю, что скорее стали веселее и раскованнее люди, пишущие, комментирующие, рассказывающие нам о космосе. Поняли, что большое дело от юмора, шутки, улыбки не только ничего не теряет в своём величии, но, напротив, сильно выигрывает в восприятии людей. Что живой человек, находящийся рядом с нами на Земле (даже если физически он находится в данный момент в космосе), — это всегда лучше, чем он же, возвышающийся на пьедестале.

В непосредственном соседстве с юмором, в том же ряду категорий, необходимость которых в таком деле, как космические исследования, кажется с первого взгляда несколько неожиданной, стоит фантазия.

Хотя, вообще-то, о месте фантазии в любом творческом деле в последнее время говорили. Говорили, может быть, не много, но достаточно весомо. Классической в этом смысле стала фраза немецкого математика Гильберта, узнавшего, что один из его учеников собирается бросить математику, чтобы заняться поэзией, и сказавшего по сему поводу:

— Ну что ж. Наверное, для математики у него не хватает фантазии…

После этого уже не приходится особенно удивляться словам одного из пионеров космонавтики Михаила Клавдиевича Тихонравова, сказанным о Королеве в апреле шестьдесят шестого года — в первый День космонавтики, проводившийся без Королева:

— Он был очень возбудимый, увлекающийся человек. Человек богатой, порой необузданной фантазии…

И хотя Королев в обычном, «служебном», общении эту свою склонность к увлечениям и приверженность к фантазии, естественно, несколько припрятывал, поверить в сказанное Тихонравовым, в общем, нетрудно. Но вот Феоктистов — по внешним проявлениям своего темперамента едва ли не полный антипод Королева. И вдруг от Феоктистова мы слышим, что, в его представлении, в человеке «главный талант — увлечённость»! А говоря о попытках найти в беспредельном космосе «следы деятельности каких-то других разумных обществ, засечь сигналы внеземной цивилизации», он признается, что хотя «всерьёз такую проблему мы пока не воспринимаем», но ему в это «хочется верить, скажем так, потому что очень уж грустно, если мы одиноки в мире…».

Согласитесь, такой повод для грусти не очень-то вяжется с устоявшейся в литературе фигурой рационального, суховато мыслящего, чем-то похожего на создаваемые им машины учёного-конструктора.

Чего уж после этого ожидать от людей литературы и искусства. И действительно, Назым Хикмет на вопрос журналиста Н. Мара, что он хотел бы увидеть на Луне, если бы полетел на неё, ответил — ответил в январе 1962 года, когда полет на Луну ещё воспринимался большинством людей на Земле как чистая фантазия (опять она!):

— Новые краски, формы, которых не знает Земля. Слушая Гагарина и Титова, я понял, что, например, чёрный цвет там абсолютно чёрный… Замечу, кстати, что покорение космоса оказывает большое влияние на искусство… Космос будет влиять и на литературу — он требует от писателя большого кругозора и глубины…

Влияние на искусство… Влияние на литературу… Право же, довольно весомое дополнение к тому, что мы говорили по вопросу о том, «а кому он нужен, этот космос?».

И по-человечески очень понятно, почему, особенно в первые годы полётов пилотируемых космических кораблей, многих из нас так потянуло на романтические преувеличения или, по крайней мере, на романтически преувеличенные формулировки. Взять, к примеру, хотя бы выражение: «рейс к звёздам», тысячу раз приложенное к орбитальным полётам. Ведь если нарисовать, соблюдая масштабы, земной шар и огибающую его траекторию такого полёта, то линия пути космического корабля практически сольётся с линией земной поверхности, — ну что, в самом деле, составляет высота полёта в 400—500 километров по сравнению с двенадцатью с половиной тысячами километров — диаметром нашей планеты!.. Так что, строго говоря, это «звёздное» плавание — плавание довольно каботажное. По сути дела…

По нашему душевному восприятию — нет! Только звёздное — и ни капли меньше!

Откуда возникло такое восприятие? Интуитивно это понятно, наверное, каждому, но особенно чётко я понял, в чем тут дело, прочитав очень понравившуюся мне книгу моряка и писателя Виктора Конецкого «Среди мифов и рифов». Участвуя в экспедиции в Атлантику в качестве второго помощника капитана — «секонда» — судна «Невель», он неожиданно получил возможность как бы прикоснуться к космосу. Задачей экспедиции было радиослежение с «той» стороны земного шара за советской космической станцией, которая отправлялась на Луну. Поначалу Конецкий — профессиональный моряк, привыкший к тому, что флот (недаром именуемый торговым или коммерческим) выполняет задачи гораздо более конкретно хозяйственные, — относился к стоявшим перед экспедицией проблемам с известной долей скепсиса. Обнаружив под заголовком морской карты примечание: «На территории Португальской Гвинеи и Сьерра-Леоне речки, показанные точечным пунктиром, даны гипотетически…» — Виктор Викторович ворчливо замечает: «Мы Земли не знаем, а лезем на Луну…» И все же с секундомером в руках проверяет («Ради праздного любопытства») совпадение фактического момента появления сигнала лунной станции с расчётным. А главное — задаёт «в темноту» вопрос: «Там летит какой-нибудь парень?» Вот в этом-то, я убеждён, все дело! Наличие на борту космического корабля «какого-нибудь парня» (или «каких-нибудь парней») существенно меняет ситуацию. Для скепсиса места больше на остаётся. Это, может быть, трудно объяснить словами, но по психологии человеческой — это так. Поставить мысленно себя — лично себя — на место любого, пусть самого хитрого, автомата мы не можем. А на место другого человека — можем. И, думая о космических полётах, каждый из нас пусть подсознательно, но неизбежно делает это. Отсюда и то самое восприятие…

…За годы, прошедшие со дня полёта первого «Востока», человек на борту космического корабля утвердился прочно. Поразительно умножились и расширились его функции. А вслед за этим — иначе в жизни не бывает — ещё больше возросла и ответственность. Но новая ответственность — это и новые мысли, новые переживания, новые поводы для беспокойства.

Космонавт В.В. Лебедев, проработавший вместе с А.Н. Берёзовым на станции «Салют-7» более семи месяцев (это была для своего времени самая длительная экспедиция в истории мировой космонавтики), рассказывал, какую дополнительную — ещё одну! — эмоциональную нагрузку влекут за собой эти новые, непрестанно расширяющиеся функции: «Вот, скажем, увидели пятно в океане. Похоже на мощные косяки рыбы. Доложили на Землю. Понимаем, что по нашему докладу двинутся целые рыболовные флотилии — десятки судов, тысячи людей! Тратят время, расходуют топливо, возможно, отказываются от каких-то других вариантов… А что если пятно было какого-то другого происхождения и никакой рыбы там нет?! Или другой случай, ещё почище: обнаружили мы на Земле места, вроде бы перспективные для поисков полезных ископаемых. И опять-таки отправятся с нашей подачи в путь геологические экспедиции — не одна, и не две. Найдут они там что-нибудь или не найдут? Снова мы в ответе. Хотя бы сами перед собой. Только от этого — что сами перед собой — не легче…»