Индустриализация (СИ) - Нестеров Вадим

Вы уж простите, но если писатель тогда не входил ни в какую группировку, то, перефразируя Хармса, это был не писатель, а говно. Дело доходило до того, что не взятых в банды писателей вполне официально в стенограммах заседаний именовали «дикими».

И вот в 1925 году на 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей возникает Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), генеральным секретарем которой избирается 22-летний малоизвестный критик Леопольд Авербах.

После этого новоявленный литературный функционер начинает «зачистку поляны». Как всегда, о специфике деятельности Авербаха, а также о целях и методах РАПП полезнее всего послушать очевидцев. Слово Валентину Катаеву:

«Не могу вспомнить, было ли это весной или осенью 1929 года. Представители РАППа приехали в Ленинград и пригласили «попутчиков», как мы тогда назывались, в «Европейскую» гостиницу, где остановился Леопольд Авербах. Я видел его в Москве месяца за три до этой встречи и удивился перемене, замеченной не только мною.

Он был маленького роста, в очках, крепенький, лысый, уверенный, ежеминутно действующий, - трудно было представить его в неподвижности, в размышлениях, в покое. И сейчас, приехав в Ленинград, чтобы встретиться с писателями, которые существовали вне сферы его активности, он сразу же начал действовать, устраивать, убеждать. Но теперь к его неутомимости присоединился почти неуловимый оттенок повелительности - точно существование «вне сферы» настоятельно требовало его вмешательства, без которого наша жизнь в литературе не могла обойтись.

<…> Каждый говорил о своем, но почти никто - я впервые наблюдал это в кругу писателей - о самой литературе. Потом выступил Авербах, который и прежде бросал реплики, направляя разговор, не всегда попадавший на предназначенный, по-видимому предварительно обсуждавшийся, путь. Сразу почувствовалось, что он взял слово надолго. Он говорил энергично, связно, с настоятельной интонацией убежденного человека, - и тем не менее его речь состояла из соединения пустот, заполненных мнимыми понятиями, которым он старался придать весомость.

Впечатление, которое произвела на меня его речь, я помню отчетливо, без сомнения по той причине, что это было совершенно новое впечатление. Новое заключалось в том, что для меня литература была одно, а для Авербаха - совершенно другое. С моей литературой ничего нельзя было сделать, она существовала до моего появления и будет существовать после моей смерти. Для меня она, как целое, - необъятна, необходима и так же, как жизнь, не существовать не может. А для Авербаха она была целое, с которым можно и нужно что-то сделать, и он приглашал нас сделать то, что собирался, - вместе с ним и под его руководством.

Прежде всего необходимо было, по его мнению,отказаться от лефовской идеи, что писатель - это кустарь, далекий по своей природе от коллективного, содружественного труда. Он говорил, приподнимаясь на цыпочки, поблескивая очками, и я вспомнил Селихова из бунинской «Чаши жизни»: «Самолюбивый, как все маленькие ростом». Такова была критическая часть его речи. Но была и положительная. Когда различно думающие и различно настроенные литераторы соединятся под руководством РАППа, литература быстро придет к неслыханному расцвету. «Нам нужны Шекспиры, - твердо сказал он, - и они будут у нас.»

Валентин Катаев в 1929 году.

Другая черта, в особенности поразившая меня, касалась поведения самого Авербаха. Он вел себя так, как будто у него, посредственного литератора, автора торопливых статей, написанных плоским языком, была над нами какая-то власть. <…>

Вышли вместе, но на углу Невского расстались, и я пошел провожать Зощенко, который жил на улице Чайковского. У Авербаха он не проронил ни слова и теперь, когда я заговорил о встрече, неохотно поддержал разговор.

«Это антинародно, - сказал он. - Конечно, все можно навязать, но все- таки, я думаю, не удастся. Это все-таки сложно с такой литературой, как наша. А может быть, и удастся, потому что энергия адская. К ней бы еще и талант! Но таланта нет, и отсюда все качества».

Я не буду подробно описывать все перипетии борьбы рапповцев за власть, это очень долгая и «многонаселенная» история, перейду сразу к результатам.

Результаты проявились к началу 1930-х и состояли в том, что никаких других литературных группировок, кроме РАПП, в стране де-факто не осталось. Только РАПП и множество неорганизованных «попутчиков», которых рапповцы в меру сил прорабатывали, критиковали и учили жизни.

Схема выноса конкурентов была отработана. Один за другим в РАПП вступают ведущие писатели и поэты страны, ранее состоявшие в других объединениях. Дело даже не в том, что ассоциация пролетарских писателей стала самой многочисленной и самой влиятельной литературной группировкой страны – хотя и это, разумеется, было более чем весомым аргументом для многих практичных неофитов.

Но все-таки гораздо важнее было то, что Авербах сотоварищи убедили всех, что именно они являются полномочными представителями коммунистической идеи в литературе и проводниками линии партии, а все остальные в той или иной степени – мелкобуржуазные и заблуждающиеся.

В тогдашней предельно идеологической стране, обитатели которой в большинстве своем были искренними строителями социализма – это было более чем серьезно.

Этот процесс достиг своего пика в феврале 1930 года.

Сначала в РАПП вступают два знаменитых поэта-конструктивиста, едва ли не самые крупные фигуры в этой группировке – Владимир Луговской и Эдуард Багрицкий (Луговского запомните, он еще не раз появится на страницах этой книги). Оставшийся, по сути, в одиночестве, основатель «Литературного центра конструктивистов», поэт Илья Сельвинский через несколько месяцев заявляет о самороспуске объединения.

И в том же самом феврале 30-го в РАПП приходит Владимир Маяковский – самая крупная фигура в литературе Советской России, еще недавно возглавлявший главного конкурента РАППа – почивший к тому времени в бозе «Левый фронт искусств» или просто ЛЕФ.

Произошло это на юбилейной выставке Владимира Владимировича «20 лет работы» и вот знаменитая фотография этого достопамятного события, обычно именуемая «Маковский с лидерами РАПП». Слева направо – Алексей Сурков, Александр Фадеев, Владимир Маяковский, Владимир Ставский.

Правда, будущий классик озарял своим авторитетом РАПП недолго. Вступив в ассоциацию в конце февраля, уже в апреле Маяковский, как известно, «лег виском на дуло».

Хоронили его рапповцы, вот фото с прощальной церемонии, Юрий Либединский и Александр Фадеев выносят гроб.

Но, кроме Маяковского, в отечественной литературе была еще одна недосягаемая вершина, без которой окончательный триумф «почти победившего» РАППа был невозможен.

Правда, этот патриарх жил за границей, на Капри.

Звали его Алексей Максимович Горький и без подробного рассказа об отношениях рапповцев с Горьким невозможно понять - почему все случилось так, как случилось.

Классик

Знакомство рапповцев с Горьким началось неудачно – с масштабной и эпической ругани.

Причиной демонического воя работающих с перегрузкой вентиляторов стал начинающий поэт и будущий автор песни «Прокати нас, Петруша, на тракторе» Иван Молчанов.

В 1927 году он опубликовал в «Комсомольской правде» лирическое стихотворение «Свидание», которое начиналось так:

Закат зарею прежней вышит,

Но я не тот,

И ты - не та,

И прежний ветер не колышит

Траву под веером куста.

У этой речки говорливой

Я не сидел давно с тобой...

Ты стала слишком некрасивой

В своей косынке

Голубой.