Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №5 (2004)

Автор этих книг так прекрасно просто пишет, что все понимаешь и догадываешься. Читая, представляешь, что вот попасть в те места, где были бои, можно много узнать, увидеть, руководствуясь книгой. Я прочел не менее 500 романов и множество повестей и рассказов, но таких родных мне книг не находил.

Я прошу вас за любую стоимость выслать мне 4-ю книгу по адресу: Азово-Черноморский край, Удобненский район, ст. Исправная. Ковбасюк С. А.

Я буду очень рад, если вышлете.

(ед. хр. 705, лл. 144—145)

16 сентября 1936 г.

Читатель “Тихого Дона”, участник одного из отрядов. Где тов. Шолохов описывает его во 2-й книге, стр. 336, 342 и 371, говорится, что численность отряда — 800 человек, выгрузились в Шепетовке, грабили, изнасиловали, одна треть китайцы; сделали налет восставшие казаки, и за час все было кончено — примерно тов. Шолохов дает понять*. Но не верно. Тирас­поль­ский отряд, в котором состоял и я, действительно все время отступал с Украины и выгрузился в городе Луганске, и тов. Шолохов выпустил из виду, что с этим отрядом вместе были и старые полки, шедшие из Румынии: 74 Ставропольский, 5 и 6 Заамурские конные полки, численностью все около 2 тысяч человек. Единственная цель была пробиться в Воронеж — вел этот отряд, если не ошибаюсь, какой-то Венидиктов, где отряд бросил. Старые фронтовики воевать уже не хотели. Грабить никто не грабил и не насиловал. Это не верно. Это пропаганда контрреволюции действительно была такая — мол, красногвардейцы идут, грабят, насилуют — это не верно. У нас говори­лось, чтобы как можно лучше обращаться с жителями. Единственный случай был, не доезжая хутора Мешкова, был хуторок, где из наших частей сорвали погоны казаку-уряднику, хуторянину. Вот это только тов. Шолохов говорит — разложившийся отряд, якобы под влиянием уголовных элементов, совсем не так было, я же говорил. Фронтовики указанных полков, когда отступали от гайдамаков и немцев на Украине, считали, что все же имеют дело с немцем, а здесь не захотели воевать, а меньшая часть партизан ничего не могла сделать, как говорит тов. Шолохов. Перед утром сделали налет под коман­до­ва­нием какого-то полковника на хутор, около хутора Мешкова и узяли 1 орудие, а в хуторе Мешкове стояла 1 батарея из 4 орудий. Ночью обезору­жили. Когда мы входили в хутор Мешков после узятия у нас орудия, то по нас били уже нашими орудиями, и мы без выстрела пришли в хут. Мешков, было замешательство — это наши бьют. Приезжает какой-то делегат-офицер и говорит, что сдайте оружие, а потом пойдете туда, куда вы идете, и сдали ору­жие. Одни только конные Заамурские части окопались, в общем проби­вались, но результата не знаю. А если б замешательства не было, организо­ванно, с боем прошли бы. Сдали оружие, и действительно, “господа казаки” “трофей набрали”, “ободрали”. В одних кальсонах остались, согнали на площадь под хутором Мешковым и начали стрелять в толпу из пулемета и рубить шашками, но благодаря, что посъехались казаки-фронтовики и отогнали стариков и молодежь. И после, как раз на пасху, отправляли под усиленным конвоем на ст. Чертков и сдавали немцам, а часть не догоняли, особенно китайцев одну партию — вот самое место, где мальчик пастух говорит Григорию: порубали целиком по дороге. В той партии был и я. Из каждого хутора выходили старики, врывались в толпу и били, издевались, оставляя за собой мертвых. То почему-то тов. Шолохов умалчивает. И оставшиеся в живых через этап немцев, которым на ст. Чертково трое суток не давали есть и на 4-е сутки дали по 2 селедки, а воды не давали, несмотря на то, что жители несли и пасху, яйца и т. д. нам, но они пожирали сами. Мы попали в Новочеркасск в закрытых вагонах в тюрьму, и из тюрьмы фронто­виков указанных полков выпустили, а партизан каждый день по 20—30 человек расстреливали, пока было волнение жителей г. Новочеркасска, что расстре­ливают, не закапывают и свиньи заносят домой то голову человека, то руку или ногу. И после оставшихся нас осудили на принудительные работы в шахты Парамонова в Александрогрушевск. Вот все то, что я хотел сказать относи­тельно односторонней оценки тов. Шолохова, как будто шли и грабили и насиловали. Врет тов. Шолохов, грубо так выражаясь, или ты просто получил такие сведения. Не хочу особенно обвинять и Шолохова.

Оценки книг “Тихого Дона” ничего, за исключением вот самого, где можно привести грубую поговорку: говорит девушка постарше себя — хорошо вы, дядя, е-та, тильки торопытися. Хорошо, тов. Шолохов, пишешь, только оцениваешь односторонне. Почему тов. Шолохов не сказал, где этот отряд делся.

Если б люди этого отряда знали, что их участь будет такая, то они б шли и резали б, за собой голое место оставляли. Я, сидя в тюрьме в Новочер­касске, кричал в окна офицерам, казакам: останемся живы, лампасы будем вырезать, топором вырубовать гадам проклятым. И то, что я говорил, сбылось. Я им пощады не давал.

Служащий Рябушенко Митрофан Дмитриевич,

Азово-Черноморский край, Кубанская область, Абинский район, станица Холмская.

В Центрархиве числится 1-я сотня Ставропольского отряда. Но в Бюро учета погибших на фронтах сведений нет. Наверно о расстрелянных этого отряда часто вспоминается, что отцы-матери считают их не то живых, не то мертвых.

Книги “Тихого Дона” — не нашел бы я этой односторонней оценки, как будто донцы правильно сделали, что расстреляли, осудили, потому что те изна­си­ловали, грабили, а это приказ, — считал бы хорошие.

(ед. хр. 705, лл. 92—94 об.)

Многоуважаемые граждане

Отвечаю на Ваше предложение выразить мое мнение о книге “Тихий Дон” Михаила Шолохова.

Прочел с захватывающим интересом. Это художественная реальная эпопея — равная сочинению Толстого “Война и мир”. Это неоценимый исторический документ для будущих поколений. Это сама правда.

Английский перевод читается с захватом американцами*. О колонии эмигрантов, знающих русский язык, нечего говорить — книга врасхват.

Я польский врач из Варшавы, 66 лет, командированный Польской врачебной палатой для научных изысканий. Участвовал в русско-японской войне и мировой как врач Русской армии.

С товарищеским приветом доктор Эдвард Гликман, Нью-Йорк.

(ед. хр. 702, л. 21—21 об.)

“Тихий Дон” М. Шолохова (отзыв читателя)

Последнюю книгу “Тихого Дона” я прочел уже довольно давно, но “отзыв” выбрал время написать только сейчас. У меня нет под рукой “Тихого Дона”, пишу по памяти, не под влиянием свежего впечатления.

Я не критик, я только читатель и притом анонимный. Поэтому буду писать с полнейшей откровенностью.

 “Тихий Дон” прежде всего — высокохудожественное произведение. Там все герои не только имена и формулы, это — живые люди, почти портреты, я вижу их сейчас, как живых. Автор всегда видит их, никогда не забывает их отличительных черт, поэтому их видит и читатель. Заставить видеть своих героев могут только немногие художники. Я припоминаю только Толстого и Достоевского. Уже у Тургенева фигуры туманны — и Григорий, Петро, Пантелей Прокофьевич, и Мишка Кошевой, Астаховы, Христоня, Алеша Шамиль, старый пан, и все другие — все это живые люди, они не выдуманы, они были в действительности, должны были быть — автор написал их портреты — когда читаешь, ну, например, “Цемент” Гладкова*, — иногда думаешь: “А ведь здесь автор врет, он меня уверяет, а я не верю”. Но Шоло­хову веришь. Вот он описывает уженье сазанов в Дону, свист тугой лесы, режущей воду, струйку воды, бегущую за ней (Григорий вываживает сазана), — и я думаю: “Да, да, так именно и бывает”, или пирушку казаков, или свадьбу Григория, переправу через Дон на пароме, блестящие шары от кровати на уздечке коня Кошевого — и я верю автору, что все именно так. Какой-нибудь мелочью автор убеждает (больше, чем длинными описаниями), что он пишет о хорошо ему известном, о том, что он испытал и видел сам. Да, самые незна­чительные мелочи — все они замечаются не одним, так другим читателем — ничего не пропадет. Все читатели, вместе взятые, понимают, видят и чувст­вуют автора куда больше любого критика или даже всех критиков вместе взятых. И вот, поверив Шолохову, когда он описывает то, что я знаю, я уже верю ему и тогда, когда он говорит о том, что я не видел (германский фронт, война и др.). Я живу вместе с его героями, волнуюсь их радостями и горем, хотя все как будто просто, никаких особо сложных, утонченных психологи­ческих переживаний и положений вроде нет, герои его ходят по земле, и у них крепкие нервы.

Говорят, Шолохов идеализирует казачество. Думаю, что это неверно. Художник или любит, или ненавидит своих героев. Равнодушный писатель — не художник. Шолохов, конечно, не может ненавидеть казачество — он плоть от плоти его. Но это не значит, что он идеализирует его. Григорий груб (“Если сучка не захочет, то и кобель не вскочит”, — говорит он Аксинье). Пантелей Прокофьевич хозяйственно и бессердечно грабит семью казака, ушедшего с красными. Такие они и есть донские казаки. Есть у него и казаки-звери — одного из них (забыл фамилию, кажется, на букву “Ч”**, лысый, на германском фронте) даже лошади боятся (тоже черта!). Автор не идеализи­рует, а развенчивает “героя” Крючкова и т. д.