Максим Кантор - Сетевые публикации

Впоследствии я узнал про Гессен больше. Она последовательный враг сегодняшней власти. Но большой друг банкиров. Писатель Селинджер и ботаники-утописты ей не нравятся. Нравятся резкие люди, добившиеся реального успеха. При Советской власти не было вообще ничего хорошего — и со страной надо обращаться жестко, чтобы добиться генетических культурных перемен. В последнем интервью она приветствует резкие меры Америки — хватит миндальничать.

Недавно мне попались две книги издательства ИМКА пресс «История Власовской армии» и «Жертвы Ялты» — обе про то, как русские сотрудничали с Гитлером, и почему это было хорошо. Советские солдаты в них названы «русские звери», а Власов изображен героем, который хотел увидеть обновленную Россию — без коммунистов, партизан, колхозов и т. п. Храбрый атаман Краснов (тот, который снабжал ставку Гитлера памятными записками о бывшей родине при составлении плана Барбаросса) и атаман Шкуро названы хранителями достоинства — в целом это гимн коллаборационизму.

Книги написаны англичанином и немцем — а переведены на русский язык Е. С. Гессен — матерью М. Гессен.

И я вспомнил советские детективные фильмы.

А уж линию от атамана Шкуро — вы вольны сами проводить или нет; это по настроению.

Шкуро, кстати, тоже очень любил свободу и западное частное предпринимательство.

Тяга к самовыражению (27.04.2012)

Высказывания вызваны синдромом Добчинского («передайте государю императору, что живет такой Добчинский»), то есть, жгучей потребностью обывателя обозначить свое присутствие в мире. Отчего-то люди убеждены, что их присутствие необходимо, хотя это и не совсем так.

Взглядов и убеждений нет ни у кого (помимо медведевского «свобода лучше чем несвобода» и иггипоповского «три доллара лучше чем два»), но судят о политике, искусстве, философии, социологии, литературе и — что поразительно — о религии. Основа для суждения есть: мы члены общества, где данные понятия присутствуют — и мы свободно выражаем мнение.

Демократическое общество породило бесчисленное множество кураторов, рестораторов, франчайзеров, критиков, дистрибьютеров, пиарщиков, колумнистов, девелоперов, инвесторов, рекетиров, маркетолов и банкиров — и каждый является личностью, с правом на суждение обо всем. и мало того, суждение имеется. Каждый сам себе энциклопедист, каждый сам себе журналист, сам себе фотограф, сам себе художник, сам себе политолог и тп.

Практически каждый из сегодняшних кураторов искусства — человек глубоко невежественный, но это неважно; главное в том, что он — человек, чье суждение принято определенным кругом. И то же самое касается литературной критикессы, политолога, социолога и т. п. Иными словами, происходит следующее:

Демократическое общество самовыражается — как дышит, это форма его существования. Для того, чтобы система самовыражений (необременительных и неопасных) функционировала — необходима система мелких договоренностей: критикесса считается сведущей внутри данного круга лиц; куратор принят в среде бостонских критиков; и так далее.

Объективным критерием могло бы стать общее представление о знании — но его нет, или общее социальное дело — но такового нет; или общая вера и единая цель — этого нет совсем. Следовательно, система функционирования мелких самовыражений — есть бесконечная череда мелких соглашений, то есть, ни что иное, как перманентная коррупция.

Коррупция имманентна демократии; интеллектуальная коррупция — это и есть по сути мотор демократии; другого мотора нет. Экономическая коррупция лишь бледная тень ежедневных договоренностей считать Дусю — критиком, а Васю — знатоком.

Поразительно, что несмотря на что всякий является сам себе энциклопедистом, но у миллионов энциклопедистов есть потребность иметь единый уголовный закон. Казалось бы — пусть всякий будет еще и прокурором! Но нет, эту грань переступать страшновато. Дайте нам объективный правый суд!

Самоубийственное желание ресторатора-литератора или куратора-прогрессиста добиться некоего объективного общественного закона, справедливого суда, твердого регламента общественных отношений — неизбежно приведет к тому, что общий закон коснется и мелких коррупционных соглашений. Грядет страшное время закона, когда ученый станет ученым, историк будет обязан заниматься историей, а рекетир потеряет право быть правозащитником.

Задумайтесь, прежде чем идти на демонстрации.

Существует мнение (28.04.2012)

Гомосексуалисты, евреи, авангардисты, калеки, цветные — то есть те, кого раньше преследовали на основании их несходства с большинством — отныне уравнены в правах. И даже более того: эти меньшинства получили права в превосходной степени, их голос должен быть возвышен — на том основании, что они долго немотствовали. Повсеместно проводятся парады гомосексуалистов, а евреи тщательно следят за тем, чтобы их не обидели. Гюнтер Грасс, сказавший, что Израиль может начать войну, был обвинен в анти-гуманизме. Этого бы не случилось, если бы он предостерег от агрессивности России, поскольку предполагается, что Россия достаточно большая страна и сама может постоять за себя.

Оставим в стороне тот факт, что отнюдь не все меньшинства наделили правами, Мне, например, ничего не известно о правах цыган или североамериканских индейцев. Насколько знаю, никто не собирается возвратить индейцам земли или выплачивать с отобранных земель процентную прибыль. Понятие меньшинства ведь возникает ситуативно: некогда ацтеков было в Латинской Америке большинство, но теперь это совсем не так. Является ли белорусский пенсионер — представителем меньшинства (поскольку белорусских пенсионеров не так много в мире) и надо это меньшинство защищать — спекулятивный вопрос. Я хочу сегодня сказать о другом.

Существуют два произведения Оскара Уайльда «Баллада Редингской тюрьмы» и De Profundis, которые поняты плохо; а последнее вообще мало кем читано. Суть этих произведений проста: единение человеческого рода достигается через общее чувство, а не через уникальные страсти. Герой баллады, всю жизнь переживавший свою особенность и ни на что не похожесть, вдруг осознает, что он один из многих грешников, не более. Его уникальный порок, который он трактовал как избранничество, не уникален — ибо грехов много. А вот раскаяние и страдание — есть одно целое, такое целое, которое объединяет всех. Все объединены общим чувством вины перед ближним — за то что не смог защитить, не сумел прикрыть, использовал себе подобного ради похоти или для наживы или из гордости. И безразлично, какого рода твой грех — ибо нет уникальных грехов. Это очень важная мысль эстета Уайльда, который все раннее творчество посвятил уникальному умению видеть не так как сосед. В De Profundis это же сказано еще более отчетливо. Уникальное (творчество, любовь) таковым становится лишь как часть всеобщей заботы человеческого рода, того единого целого, что Федоров называл «философией общего дела».

Именно в этом смысле изгои-авангардисты нуждались в защите — не потому, что им надо позволить рисовать квадратики и полоски, но потому, что этими полосками они тщатся выразить любовь к ближнему. Само право рисовать полоски дорогого не стоит. Равно как и право проникать любимому человеку в задний проход — не особенно драгоценно. Драгоценна способность любить. И если защищают права евреев, то не права на ростовщичество и на ту систему еврейско-финикийского капитала, которую описал некогда Маркс. Сами по себе эти занятия: содомия или ростовщичество или рисование полосок — малопочтенны, поскольку не ведут к продолжению рода, не способствуют процветанию ближних и не являются развитием ремесла. Но сами люди, несмотря на то, что они ростовщики, содомиты, авангардисты, остаются прежде всего людьми — если их тело резать, из тела льется кровь, как заметил Шейлок. И вот это, исключительно важное для понимания общего дела положение, — что все равны в страдании и сострадании — двадцатый век вроде бы усвоил.

Впрочем, не вполне усвоил. Авангард превратился из искусства меньшинства в идеологию большинства, и превалирует в нем рисование полосок, а не желание новым способом рассказать о любви. Авангард стал просто языческим декором богатой цивилизации. И эта метаморфоза авангарда есть зеркало всех проблем меньшинств.

Здесь важно услышать и понять очень важную и очень простую вещь.

Главной проблемой XX века была проблема большинства — угнетенного меньшинством.

Эту проблему пытались решить многими революциями и эту проблему угнетенного большинства утопили в крови многих войн.

Проблему не решили — большинство населения мира по-прежнему используется меньшинством. Это антигуманно.

Однако проблему подменили: гуманизм ловко переориентировали на защиту меньшинств. И более того, приравняли угнетение меньшинств к тоталитарной практике тех, кто угнетал как раз большинство. Это была виртуозная подмена.