Игорь Северянин - Том 5. Публицистика. Письма

Обнимаю, целую, люблю. Будьте здоровы. Приезжайте летом: не так уж и дорого обойдется, если купить только билеты.

Всегда Ваш Игорь.

Приписка на полях:

Остальные 40 пиес я пришлю Вам значительно позже, т<ак> к<ак> переписка для меня крайне тяжела и кладет меня «в лоск».

Усть-Нарова. 15 июня 1941 г.

Дорогой Георгий Аркадьевич, ждал, ждал от Вас дополнит<ельного> письма, да так и не дождался! Или Вы очень снова заняты, или опять прихворнули. Лишь бы не второе, т<ак> к<ак> на опыте знаю, что это значит…

25 мая в 4 ч<аса> утра со мною произошел сердечный припадок. Верочке пришлось вызвать врача — актера Тригорина-Круглова, заним<ающего> здесь место земского. Уже много лет. Кое-как, с грехом пополам, оживил меня… К счастью, дня через два приехал докт<ор> Ривес из Tartu (Юрьева), оконч<ившии> Базельск<ий> унив<ерситет>. Он взялся за меня энергично, прописав ряд заграничн<ых> дорогих лекарств: за одну неделю на 42 р<убля>. Велел лежать 12 дней, экономя движения. Мне чуточку лучше. Это все… Докт<ор> заходит по средам. Он назначен директ<ором> водолечебницы в Усть-Нарве. Человек соврем<енный>, молодой, ироник и весельчак. И все-таки Вера хочет позвать на днях европ<ейское> светило — проф<ессора> Пуссепа, приехавшего на свою дачу. Вещи, правда, продаем полным ходом, но хватит ли их на светил — не знаю… Кстати, «Огонек» давно уже перевел 200 р<ублей>. Зарплата знатная: по червонцу строка! Жаль, что редко.

Переводы с туркм<енского> мне запрещены, как и вообще чтение и письмо. Но я не слушаюсь, иначе с голода помрем: продавать вскоре нечего будет. Работа, конечно, очень трудная и нудная, но она может дать деньги, и я энергично (понемногу!) работаю. Теперь взялся за «Серго». Вы, со своей стороны, будьте строги и решительны: исправляйте все, что надо.

Изд<ательство> «Сов<етский> пис<атель>» обратилось ко мне с письмом, прося матер<иал> для № 2 «Ленингр<адского> Аль<манаха>». Я послал 4 сонета, из которых принято 3, «Чайковск<ого>» забраковали по понятным причинам: нытье. Кроме того, взяли с мал<енькими> выпусками «Красную стрелу» (не отдайте ее в какой-нибудь журнал!..).

С сегодняшним присылом стихов у Вас уже накопится 62. О, если бы хоть что-нибудь взяли куда-нибудь: невыразимо трудно болеть в безденежьи!..

Лето у нас кошмарное: холода, ветры, бури, дожди. Солнце пропало. Топим печь через день, готовит В<ера> Б<орисовна> на «Грэтц».

Нине Леонтьевне и Вам Верочка и я шлем сердечн<ые> пожелания. Пишите, очень прошу Вас: переписка с Вами большое для меня удовольствие. Мне кажется, что, получая столько стихов, Вы уже утомились от них. А они все идут… как дождь!

Обнимаю, люблю. Всегда с Вами, Игорь.

Катастрофа в море. Письмо из Тойлы

В четверг, 17 декабря, с утра начался ветер, ежечасно крепчавший. Около 2 час<ов> дня местные рыбаки выехали на 4 моторных лодках в море, намереваясь забрать ранее расставленные там сети. Для этого им пришлось прорубить канал во льду, так как у берегов. приблизительно на полверсты, морс было покрыто льдом. К 6 час<ам> вечера ветер перешел в снежный шторм. На берегу развели костры. Тревога с каждой минутой увеличивалась. В 10 часу вечера одной из 4 лодок — «Зулейке», удалось после невероятных затруднений достичь устья реки Пюхаеги, которая находится в версте от рыбачьих коптилок, откуда рыбаки обыкновенно выезжают на промысел. Держась около берега, лодка (рулевой Герман Пуес) дотла до места стоянки. Находившиеся в лодке 5 человек сообщили, что шторм. заставший их в открытом море, спутал их с правильного пути и они совершенно случайно взяли курс на берег. Борта лодки покрыты были толстым слоем льда, так как волны захлестывали се со всех сторон. Люди совершенно изнемогали в борьбе со стихией и уже утеряли веру в возможность спасения. Метель, крутившаяся волчком, и полная тьма превратили обстановку, в которой находились рыбаки, в сплошной ад. Спасательный пароход. вызванный из Ревеля в пятницу утром, не прибыл. Необходимо отметить, что это уже второй случай, когда спасательное судно не является по вызову. Недели 3 тому назад лодка братьев Крейсманов отделена была от бepeгa большой плавучей льдиной, и ей пришлось скитаться в море всю ночь, пока наконец, рыбаки из деревни Valaste, отстоящей от Тойлы в расстоянии 8 верст, не выехали им на выручку и не доставили их. уже совершенно обледеневших, на берeг. Вызванный из Гунгербурга пароход прибыл только к вечеру следующею дня. причем капитан ею позднее прибытие оправдывал неимением раньше угля. В домах Тойлы — скорбь. Родственники пропавших рыбаков в отчаянии. На улицах местные жители собираются кучками и усиленно обсуждают тяжелое происшествие. Как уже сообщалось, в нескольких верстах от Гунгербурга найдена была затем одна ид исчезнувших лодок, причем на дне ее оказался рыбак Куск, уже замерзший. У трех остальных отморожены руки и ноги. Так как они не в состоянии были двигаться самостоятельно, то их доставили на берег в салазках по льду.

1925.

И. С.

Цветущая Бессарабия

(Письмо из Кишинева)

Пряное, ананасное солнце горячим, почти пахучим и золотистым ливнем заполняет весь двор отеля и устремляется в распахнутые настежь окна в нашу комнату. Южная весна покорила город. Еще неделю назад ничего подобного не были, сыпался снег, дул резкий ветер. Но вот уже четвертый день все круто и сразу изменилось. Многие холят уже без пальто. На солнце 16 градусов. Через две-три недели будет все зелено и душисто. Здесь происходит все это мгновенно. Я слегка nростудился в пути, несколько дней не выхожу никуда, берегусь перед завтрашним своим вечером. С утра до позднего вечера приходят люди. Один сменяет другого. Иногда набирается в комнате человек пять-шесть. Приходят редакторы местных русских газет (их в Кишиневе четыре, и все ежедневные!), интервьюеры, молодые (часто они бывают и пожилыми) поэты. общественные деятели, наконец, просто обыватели. Все жмут руки, улыбаются, поздравляют с приездом. Много все-таки добрых и ласковых людей на свете. Не все еще стали сухими и черствыми. Приносят апельсины, местные сласти, книжки. Армянская колония дает сегодня бал. Дня три назад пришли три армянки <и> армянин, весело и шумно ворвались в номер, обязали со смехом и шутками посетить их празднество. В первые дни по приезде мы с женой много бродили по городу. Город не из маленьких: в нем триста тысяч жителей. Он весь разделен на кварталы. Они — квадраты. Заблудиться нельзя — все ясно сразу. Главная улица асфальтирована. Встречаются хорошие дома. Но много еще от провинции. Главным образом, это относится к домам и мостовым. На улицах много хорошо одетых горожан, в особенности женщин. Но тут же и голь перекатная. Посетители, развлекающие меня, говорят все почти в один голос, что здесь чудесно поздней весной и летом. Они наперебой живописуют радостное очарование цветущей Бессарабии. «Какие у нас арбузы! — восклицают они, делая ударение — по-южному — на последнем слоге, — иногда два человека поднимают с трудом. Вот с этот стол встречаются!» — восхищенно захлебываются они, показывая на изрядных размеров овальный стол, стоящий в нашем номере.

«А персики? Вы любите персики? — спрашивают они, — так у нас встречаются персики в 1/2 фунта». Из их слов узнаю об изобилии абрикосов, кизиля, винограда. И все это невероятно дешево. Прекрасное «Кабернэ» можно здесь получить за 25 лей кварту. А многие вина и того дешевле, (А лей очень маленькая ценность: он равен двум эстонским сентам или меньше 3 латв<ийских> сант <имов>.) Вообще, здесь все крайне дешево: и продукты, и мануфактура. Но кризис дает себя чувствовать, к сожалению, и здесь, и каждый лей и здесь играет роль первостепенную. Как только начну выходить, надо основательнее ознакомиться с городом и его достопримечательностями: увидеть памятник Пушкину и домик, в котором он жил в свой бессарабский период.

1933 г.

Март.

Письмо в редакцию

1 февраля с <его> года исполнилось 25-летие моей литературной деятельности. 13-й год живя в приморских дебрях, что называется — не на людях, я полагал, об этой дате никто не вспомнит. Однако я основательно ошибся. Оказывается, еще мною людей, любящих мое творчество, помнящих обо мне. Сверх всякою ожидания, я получил столько знаков внимания со стороны читающей публики (главным образом от читателей «Сегодня»), и это несмотря на то, что в печати знаменательный для меня день отмечен вовсе не был, — что я положительно лишен возможности поблагодарить каждого в отдельности. Мне остается поэтому просить Вас, господин редактор, не отказать в любезности, посредством Вашего весьма распространенного издании принести милым и ласковым людям мою сердечную признательность за доставленную мне воистину нечаянную радость…