Илья Эренбург - Испанские репортажи 1931-1939

Высокое качество республиканских самолетов, мужество республиканских летчиков известны всему миру. Несмотря на численный перевес, в последних воздушных боях фашисты неизменно терпят поражения. Я могу напомнить хотя бы поражение над Люсеной 9 июня, когда фашисты потеряли два бомбардировщика и семь истребителей, в то время как республиканцы потеряли всего три истребителя. Все республиканские летчики спаслись. Один из них был ранен, это – восемнадцатилетний сын председателя совета министров Ромуло Негрин. 13 июня четырнадцать республиканских истребителей вступили в бой с шестьюдесятью шестью фашистскими самолетами и сбили один вражеский.

В последних боях выдвинулись новые командиры. Мы знаем давно Модесто, Кампесино, Листера, Галана, Мера{121}. В Леванте отличился командир корпуса, один из лучших композиторов Испании – Густаво Дуран. Показал боевые способности молодой командир корпуса Тагуэнья{122}. Всей Испании теперь известен отважный командир 43-й дивизии Бельтран.

Необходимо отметить, что дивизии, которые по старой памяти можно назвать «анархистскими» (в которых большинство бойцов – сторонники Национальной конфедерации труда), никак теперь не могут быть названы анархическими: порядок, дисциплина, выдержка.

Фашисты могут сейчас праздновать взятие небольшого губернского города. Они могут также гадать, как им пополнить бреши в ударных частях. Мобилизовать население? Это прежде всего опасно: крестьяне могут повернуть [263] винтовки против интервентов. Остается один выход: просить Муссолини о доставке новых итальянских дивизий. Однако это смутит Лондон и Париж. Притом это выведет из себя фалангистов, которые и без того возмущены «засильем иностранцев». Да и судьба Кастельона не решает судьбу войны. Между Кастельоном и Сагунто – сорок километров садов, каменные заборы, дома. Эту территорию легко защищать. Кроме того, побережье здесь – узкая долина, легко пристреливаемая артиллерийским огнем. Война в Леванте только начинается.

Я никак не хочу поддаваться иллюзиям. Вполне возможно, что сообщения различных телеграфных агентств о боях в городах фашистской Испании преувеличены. Вполне возможно, что испанские патриоты по ту сторону окопов еще ворчат, а не стреляют. Это вопрос времени, выдержки, нервов. В каждой войне бывают такие фазы, когда политика оттирает на второй план стратегию. Сейчас стойкость республиканской армии определяет и крен в международной политике, и позицию фалангистов. Если продвижение фашистов удастся в течение ближайшего времени приостановить, – это будет означать подлинную политическую победу республики.

Я не прибавлю сейчас ничего о героизме бойцов. Я много о нем писал, слова телеграммы вряд ли могут передать эти сухие глаза, эти улыбки раненых, эту уверенность в победе. Да и весь народ таков: под бомбами, изголодавшийся, измученный. Один боец вынимает две папиросы: «Нам выдали. Если в других частях нет, дай товарищу»… Курево здесь редкое счастье. Бойцы из окопов шлют хлеб ребятишкам соседней деревни. Вчера во время ночной бомбежки одна старая женщина усмехнулась: «Ничего они не добьются», – простоволосая, сгорбленная женщина, в городе, где много развалин и много свежих могил.

Барселона, 16 июня 1938

Кто они?

Вчера я провел весь день с итальянскими и немецкими летчиками, взятыми в плен. Конечно, они не похожи один на другого. Имеются среди них и обманутые дураки, и [264] циничные убийцы. Итальянцы болтливы, легкомысленны, благодушны. Повторив наспех несколько заученных фраз, они переходят к девушкам или к погоде. Немцы методичны, пропаганда дошла до их кишок, до их ногтей, до их мозолей. Одно сближает всех – простаков и фанатиков, неаполитанцев и пруссаков: они приехали в Испанию, чтобы воевать против испанского народа, или, как они говорят, чтобы «помочь испанскому народу», но никто из них ничего не знал и не знает об Испании, никто не читал испанских писателей, никто не заинтересовался прошлым этой земли, никто даже не полюбопытствовал, какой в ней строй. Один сказал мне, что Асанья – анархист, другой заверял, что Сервантес – генерал.

Это не те люди – голодные, измученные двумя годами войны, которые, купив на Рамбле книжку, жадно ее читают в окопе или в полутемной комнате Барселоны. Это не «красная чернь», как изволил выразиться один из немецких летчиков. Это люди с высшим образованием, гордость двух империй.

Джино Поджи – веселый, смышленый юноша. Ему двадцать два года. Сын адвоката. Он учился в коммерческом техникуме. Потом его призвали на службу, зачислили в авиацию. В декабре 1937 года Джино на аэродроме в Болонье проверял приборы. Было это вечером. Ему сказали: «Завтра утром ты вылетишь в Рим, а потом…» Джино не успел даже попрощаться с родителями. Из Рима – на Майорку, оттуда в Севилью, потом в Логронью. На аэродроме было тридцать итальянских бомбардировщиков. Командовал всеми полковник Винтинчелли, который у себя на родине именуется Купини. Итальянцы усердно бомбили открытые города.

«Скажите, это вам по душе – убивать женщин?»

Джино качает головой:

«Мы все говорили, что это – безобразие. Даже полковник Винтинчелли говорил, что это – безобразие».

Джино морщит свой детский лоб: «Мне прежде жилось хорошо, и я ни о чем не думал. Когда человеку хорошо, он не думает. А теперь…»

Это не абруццкий пастух, это студент из Болоньи. Но я вижу, как в его глазах появляется блеск, и я – свидетель рождения первой мысли в голове этого двадцатидвухлетнего младенца. Он вдруг говорит: «А кто правит?.. Несправедливость…» [265]

Гейнцу Клавери двадцать три года, на вид ему не больше восемнадцати. Берлинец. Курчавый, светлоглазый подросток. Отец его санитар, мать больна. Дома жили плохо. А тут еще пригрозили, что продадут с торгов крохотный домик отца. Гейнц был наборщиком. Но книги не пушки, и в Германии много безработных наборщиков. Пришлось менять ремесло. Гейнц записался на вечерние курсы и стал радистом. Потом ему предложили: «Хочешь в Испанию?» Дело было не столько в возвышенных идеях генерала Франко, сколько в пятидесяти марках, которые Гейнцу дали авансом. Уезжая, он ничего не сказал старикам: боялся их огорчить. На немецком пароходе он добрался до Лиссабона, его направили в Бургос. Ему уплачивали ежемесячно сто пятьдесят марок. Политика его никогда не занимала. Он не читал газет. У него в Берлине невеста. «Я в Испании не поглядел ни на одну девушку…» Он, пожалуй, в Испании вообще ни на что не поглядел. «В Бургосе мы были всегда в своей немецкой компании. Нам подавали немецкие обеды – «зальцкартофель» (вареная картошка)». Вот и все. Фашизм? Демократия? Нет, сто пятьдесят марок и «зальцкартофель».

Вилли Гессе родом из Дрездена. Отец его был коммерсантом. Он приехал в Испанию давно, в октябре 1936 года. Политикой Вилли не интересовался так же, как и Гейнц. Он читал в газете только рубрику спорта. «У меня была мания – летать». Его наняли в пилоты почтовой линии. Он возил корреспонденцию германского «легиона Кондор». Потом ему сказали: «Займись теперь делом. Кончится война, мы дадим тебе постоянное место на линии Севилья – Канарские острова». Что же, Вилли занялся «делом»… бомбардировщик «Хейнкель-111» что ни день бомбил испанские города. На аэродроме Альфаро находились свыше тридцати германских бомбардировщиков – «легион Кондор». Все шло хорошо если не для испанских городов, то для немецких летчиков. Но в марте бомбардировщик сделал вынужденную посадку. Вилли оказался в плену. Прежде он никогда не читал книг. Теперь он начал читать. Он начал даже думать. Это пессимист в стиле Шпенглера: «Европа – ведьмовский шабаш. Придут желтые и все уничтожат…» Правда, пока что Испанию уничтожают не желтые, но сугубо белые. Вилли сокрушенно вздыхает. «Я не скидывал бомб. Я пилот. А бомбы скидывали другие. А я вам сказал: у меня одна мания – летать…» [266]

Альфонсо Карачиоли взяли три недели тому назад. Да и в Испании он новичок: его прислали сюда в феврале 1938 года. Он из Неаполя. У отца были знаменитые виноградники. Альфонсо – изысканный юноша. Он изучал юридические науки. В душе он мечтал об ином: «Я хотел стать знаменитым летчиком. В летном деле трудно выдвинуться без войны. Вот я и прилетел сюда». Один из предков Альфонсо, по имени Нерон, тоже мечтал о славе и даже поджег, чтобы прославиться, Рим. Скромный Альфонсо решил ограничиться испанскими городами. «Вы что-нибудь знали про Испанию?» – «Как же…Бой быков, серенады…» С таким запасом познаний высококультурный Альфонсо – он говорит на иностранных языках, он знает назубок римское право – начал «освобождать Испанию». Я спрашиваю: «Как вы лично относитесь к бомбардировке открытых городов?» Альфонсо вежливо улыбается: «Как человек я ее осуждаю, но как летчик…» Он не заканчивает фразы. Он начал свою карьеру, он будет «знаменитым».

Перикло Баруфи – сын крупного интенданта. Он родом из Рима. Кончил военную академию. Лейтенант итальянской армии. Находился в Удино. Осенью 1937 года был направлен в Испанию. Летал на «фиате». Аппарат сбили в конце мая возле Балагера. Перикло спасся на парашюте. Он очень вежлив и очень глуп. Южная беспечность придает его идиотическим сентенциям характер веселой арлекинады. Он, например, уверяет, что читал Маркса и что Маркс ему не понравился. «Что именно вы читали?» – «Кое-что. Нам давали в академии. Что такое марксизм? Сейчас я вам объясню. Фабрикант вложил в дело большой капитал и труд. А Маркс хочет, чтобы рабочие подожгли его фабрику». После экономического обзора Перикло переходит к международной политике: «Всем понятно, что Средиземное море – это наше море. Значит, те государства, которые находятся на Средиземном море, должны стать фашистскими. На Норвегию нам наплевать (спешу сообщить эту отрадную весть друзьям норвежцам. – И.Э.)… Другое дело – Франция или даже Англия». Однако международная политика быстро утомляет Перикло. Он только со стыдливой скромностью признанного автора добавляет: «Пока что мы помогаем родному испанскому народу»…