Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №7 (2001)

* * *

Одно из любимых, ключевых слов Щербакова — п е р с п е к т и в а. Оно определяет всю его кипучую деятельность, наполняет ее волей, энергией и смыслом. Жизнь без перспективы, без мечты — скучная рутина, благополучное серое бытование, и больше ничего...

В тридцать с небольшим лет он уже возглавил санаторий “Летцы” под Витебском — учреждение знаменитое, авторитетное, начальство областное любило там отдохнуть и подлечиться. Чего, спрашивается, еще человеку надо? Почет, уважение, покой... “Остановись, мгновенье!”

Но тут вдруг пришло предложение из России: переехать в Калининскую область, под Торжок и наладить работу в колхозном санатории “Митино”. Весьма осторожно и туманно ему объяснили: не везет с руководителями, коллектив разболтан, жалобы идут потоком, районное начальство просто не знает, что делать... “Вы же фронтовик”, — сказали ему, заранее веря, что бывший фронтовик не сробеет, не отступится.

Сборы были недолги; никаких комплексов, связанных с переездом на “чужбину” с родной белорусской земли, и в помине не было. У нас у всех тогда был общий адрес, общий дом: Советский Союз. Вопрос был только в одном — получится ли на новом месте и с новыми людьми?

Приехали. Восхитились. И — ужаснулись... Дивная природа, леса кругом, чистая речка, оглушительная тишина, грибы, ягоды — рай небесный! И в то же время кругом разруха, грязь, “мерзость запустения”, как говорил Ф. М. Достоевский. Котельная на ладан дышит; электросеть на “жучках” еле держится, вода ржавая, да и ту подают в столовую и палаты через час по чайной ложке. В общем, куда ни кинь, везде клин. Ничего себе “база отдыха трудящихся”, ничего себе — “перспектива”... Но он, 36-й (!) по счету главврач санатория “Митино”, эту перспективу увидел. И добился в конце концов, что она осуществилась — его верой, волей и целеустремленностью.

Начал, решительно и не раздумывая, с главного — с кадров. В этом вопросе он всегда и полностью был согласен с товарищем Сталиным. Пьянь, кляузников, бездельников, бездарей, неучей — вон! В первые недели с ним рядом остались всего пятеро, зато самых надежных и упрямых, как он сам. Рискуя всем (включая неизбежное недовольство местного руководства), закрыл “лавочку” на несколько месяцев и начал наводить порядок.

Жизнь заставила на короткое время забыть об основной профессии. Щербаков стал (и, как потом выяснилось, на долгие годы) инженером, строителем, коммунальщиком, снабженцем — целый букет “смежных профессий”! В почти забытом Богом Митино зарычали бульдозеры, застучали топоры, старинный парк наполнился ревом моторов. Сдвинулась с мертвой точки и вскоре поднялась под крышу долгостройка — замороженный более десяти лет трехэтажный корпус для отдыхающих. Посветлел, помолодел знаменитый дом Львова на берегу Тверцы. Там разместилась гордость Щербакова — столовая, украшенная огромными старинными зеркалами, каким-то чудом сохранившимися с XIX века. Сразу и навсегда были изгнаны из княжеского дома годами до того царившие в нем “столовские” запахи вареного лука и кислой капусты. Тоскливые запахи бедности и равнодушия.

“Помнишь, что говорил Наполеон? Путь к сердцу солдата лежит через желудок”, — сказал как-то Андрей Алексеевич и, улыбнувшись, добавил: “Как только я столовую наладил — первые благодарности от отдыхающих появились. Нет, все-таки самое важное — это обеспечить прорыв на главном участке!”

Вторым участком была котельная. Затем жилье для сотрудников, преимущественно новых, которых тщательно — от кочегара до врача-специалиста — подбирал самолично. Приходили и старые, изгнанные: “Возьми назад, Алексеич, ради Бога! Осознали все, каемся, слово даем!” Некоторым поверил и до сих пор не жалеет об этом. “Я еще тот кадровик, глаз как алмаз!” — говорит Щербаков, и это, хоть звучит с легким оттенком хвастливости, тем не менее, чистая правда.

Раз уж пошло на то — надо рассказать об этой особенности доктора, об этом “оттенке”. Абсолютно все у него в Митино “самое лучшее”, самое-самое! И было бы это похоже на бахвальство, если бы не убеждающая любого скептика уверенность Щербакова в своей правоте. Плох, говорят, тот солдат, который не носит в своем ранце маршальский жезл. Для любого большого дела нужна высокая творческая установка, нужна неколебимая вера в себя. А иначе получится одно только ремесло, обыденщина, кое-как да как-нибудь.

Митинский доктор — максималист; в его лексиконе, рядом с перспективой, еще одно любимое слово — о п е р а ц и я. Каждый рабочий день для него — это цепочка операций, больших и малых; по умению осуществлять их оценивается человек и его мастерство. “ П р о в а л и л о п е р а ц и ю ” — самый суровый упрек в его устах, даже если идет речь, допустим, об ошибках в сервировке стола. Мелочей нет, из них складывается мозаика жизни, они портят отдых — и потому нельзя ни на минуту никому давать послабления за “мелочи” и огрехи. “Провал операции” тогда неминуем, как и потери, и прежде всего такая страшная и недопустимая, как подрыв авторитета здравницы.

Но превыше всего — перспектива! Делом жизни Андрея Алексеевича, смыслом всей “философии бытия” этого неудержимого человека стало сооружение на территории усадьбы Львовых нового санаторного корпуса-“небоскреба”: целых восемь этажей!

Он убедил себя, а потом, через много лет, сумел убедить в своей правоте всех сомневающихся из числа друзей, и даже угрюмых недоброжелателей. Новый корпус-мечта должен был, по мысли Щербакова, вдохнуть новые силы и смысл в раскинутую вокруг, обветшалую от времени и дурного хозяйствования красоту. Заповедная культурная зона — что ее ожидает, пока на ней “сидит” крохотный сельский дом отдыха, хоть и называемый официально красивым словом “санаторий”? Горе одно, а не здравница. В спальном корпусе главная роскошь — рукомойник в палате, остальные “удобства” — в конце коридора.

Ну, а памятники прошлого? Копеечные “слезы” из бюджета на их поддержание в состоянии многолетней “консервации”; не более чем по двести отдыхающих в смену из тверских сел и деревень опять же за копеечные путевки... И так — из года в год. Тоска! А музея в здешних местах не предвидится: Пушкин бывал в этих краях у друзей-соседей, но в Митино не заглянул... (Сам-то Щербаков никогда не сомневался: конечно, был он здесь! Как можно было гостить рядом, в Торжке и Грузинах, и не навестить Митино?)

Бедность российская, как известно, от нашего немереного богатства. Побывал я в разных странах Европы, и что всюду бросается в глаза? Уважение к прошлому, стремление увековечить даже малюсенькие, но памятные события. Ну, а заодно и подзаработать. Допустим, остановился когда-то в австрийском городке пивка попить какой-нибудь ничтожный курфюрстишко — и на тебе: мемориальный объект, памятный знак, толпы туристов... А тут — п и р а -м и д а ; тут львовские уникальные здания, дивное архитектурное кольцо, созданное учеником и другом знаменитых Камерона и Кваренги. Правда, все осыпалось, обрушилось, потрескалось, в землю вросло — так ведь нужен импульс, нужна “операция”, чтобы все возродить и оживить! Соль в том, чтобы построить Дом. На 500 санаторных мест. По последнему слову науки, техники и медицины!

Всю эту разорванную цепь времен и взялся соединить, скрепить Андрей Алексеевич Щербаков. Не счесть препятствий, что пришлось одолеть ему на пути к своей мечте. Все как будто сговорились помешать ему. Сперва “возникли” товарищи из общества охраны памятников: не допустим “новодел” на заповедной земле! Он исказит исторический ландшафт и т. п. Владели они, чернильные души, искусством демагогии. Мы, дескать, бдим и охраняем, а там хоть трава не расти! Но как раз трава-то и росла. Трава забвенья...

Да не на того напали! Щербаков в “москвич” — и в Москву, в Минкультуры, к Мелентьеву, молодому тогда министру. Неужели не поймет государственный человек, что у памятника-усадьбы нет будущего, если не будет вокруг кипеть, бурлить новая жизнь?! Терпеливо ждал приема, забавлял рассказами о сказочном своем Митино бдительную секретаршу. Потом почти полтора часа убеждал министра — и убедил! Нехотя, со скрипом, но и “охранники” из ВООПиКа тоже поставили на документах разрешающую визу.

Но то были московские “цветочки”, а рядом, в Торжке и Калинине, уже зрели местные горькие “ягодки”. Начались “земельные войны”, испокон веков на Руси самые лютые. Щербакову по генплану надо было строить жилой квартал пятиэтажек для сотрудников будущего санатория-великана. А землеотвод не разрешают: тут тебе сельхозугодья областной больницы (долго портили ему кровь коллеги!), тут — базы отдыха двух торжокских индустриальных гигантов: завода лакокрасок, тогда крупнейшего в Европе, и вагонозавода. Куда Щербакову супротив таких китов! Слишком разные весовые категории...

Ан нет, наша взяла, отвоевал Алексеич землю! Челноком летал на своем неизменном “москвиче” между Митино и Торжком, убеждал, увещевал начальников разных рангов. В гости к себе приглашал — подышать, попариться, под дубом вековым водочки отведать...