Валентин Моисеев - Как я был «южнокорейским шпионом»

Поскольку я не один был в отряде со строгим режимом, то сразу понял, откуда дует ветер. Отказавшись от отряда хозяйственного обслуживания в «Лефортово» и подав кассационную жалобу в Верховный суд, я уже не мог рассчитывать на человеческие условия и условно-досрочное освобождение в другом изоляторе. Ослушников система не жалует в любом качестве.

Хотя я продолжал жить и работать в отряде, но в него так и не был зачислен. 13 марта – ровно через месяц после первого этапа – я вновь отправился на этап, и опять в Тверь.

На этот раз, однако, обошлось без пересыльного изолятора на Пресне. И в «столыпине» меня посадили не в общее купе, а одного – в так называемый тройник – полкупе в начале вагона с тремя полками одна над другой, что тем не менее не избавило от воровства при шмоне и даже в еще большем объеме, чем в первый раз. Меня провожали из изолятора всем отрядом и надавали много полезных и в дороге, и в будущей лагерной жизни вещей: шерстяных носков, сигарет, зажигалок, тюремно-лагерной «валюты» – чая. Многое из этого при шмоне «ушло» ментам.

Повезло и при разгрузке в Твери. Какая-то московская комиссия как раз в ту ночь проверяла работу местной конвойной службы, и все было хоть и бегом под лай собак, и с приседанием на корточки, но не в грязь и без тумаков. Конвойные, злобно, но тихо матерясь: «Понаехали тут из Москвы указывать, как работать. Жалуются, видите ли!» – брали выскакивающих из вагона и растерявшихся зэков за рукав и отводили на место.

Не пришлось бежать рысью и через пути, а команда: «Побыстрей!» – перемежалась с предупреждением внимательнее смотреть под ноги, чтоб не споткнуться о рельсы. Количество автозаков было таково, что меня везли одного. Правда, заталкивая меня с вещами в стакан, конвойный от злости так хлопнул дверью, что я еле успел вжаться внутрь, чтобы не получить удара по спине.

В Тверском изоляторе меня встретили с удивлением, но как старого знакомого, и поместили в ту же камеру, где я был в предыдущий раз. В ней я пробыл меньше суток, и уже утром следующего дня меня на автозаке отвезли в Торжок в областную больницу Управления исполнения наказаний Минюста России по Тверской области.

Торжокская больница

Больница в системе исполнения наказаний – эта та же зона с контрольно-следовой полосой вдоль двойного железобетонного забора в два человеческих роста, контрольными вышками с автоматчиками по периметру, решетками на окнах и дверях в камерах-палатах, охранниками, днем и ночью дежурящими возле них, штрафным изолятором и прочей атрибутикой подобных учреждений.

Но есть и существенные отличия от лагеря. Здесь тоже зэки, только нуждающиеся в лечении, и потому жизненный уклад, или, если использовать официальную терминологию, режим, более щадящий: люди не ходят в робах, могут спать или лежать целыми днями в свободное от лечения время. Говорят, что и питание здесь лучше. По крайней мере, попасть в больницу для зэка означает не только подлечиться, но и отдохнуть от суровой лагерной жизни. По неписаным законам, «под крестом» прекращаются все разборки и распри между зэками, здесь наступает перемирие, как у киплинговских зверей на водопое в период засухи.

Конечно, Торжок – не средоточие медицинской мысли в России, а уголовно-исполнительная система – не центр притяжения квалифицированного медицинского персонала. Не будучи специалистом, не могу судить об уровне врачей в Торжокской больнице УИН, может быть, он и не ниже, чем у городских коллег, но заскорузлые руки и постоянная грязь под ногтями говорили, что главное занятие в их жизни – подсобное хозяйство. Небольшие, хоть и офицерские, оклады, патриархальный уклад маленького провинциального городка не оставляли им другого. Не думаю, что по вечерам они знакомились в библиотеке с новейшими достижениями медицины в специализированных журналах, – им нужно было поливать огород и ухаживать за скотиной. Да и незачем это было: больные весьма непривередливы, ответственность за результаты лечения – минимальная, стимулов к повышению квалификации и самосовершенствованию нет. Звания, как и в армии, идут за выслугу лет.

Врач-психиатр как-то явился на работу в ботинках и брюках, испачканных навозом, источая соответствующий запах. В ответ на робкое предложение санитара почиститься или сменить одежду, мол, от вас, доктор, дерьмом попахивает, он недоуменно заявил:

– А что тут такого? Я торопился перед работой покормить корову, а обуви другой у меня нет!

Кто такой Федор Петрович Гааз никто из врачей, похоже, не знал, и, вторя зэкам, они тяжелобольных отправляли в Петербург «на газы», а не в больницу имени Гааза. Удивительно, но и в Большой советской энциклопедии для него не нашлось места. Наказ Федора Петровича «Спешите делать добро!», обращенный не только и не столько к уголовникам, которых он лечил всю жизнь, оказался в советские времена невостребованным.

Специалистов не хватает. На мою просьбу сделать УЗИ врач ответил:

– Не можем, Валентин Иванович, оборудование есть, но проводить исследование некому. Был специалист, но он недавно уволился.

Примерно так же обстояли дела и с оборудованием для снятия кардиограммы. Компьютерная система, подключенная к велотренажеру, простаивала, а применялся портативный скрипящий кардиограф. Компьютер же лишь иногда использовался для игр – желающих и умеющих поиграть было тоже очень немного. Стоматологический кабинет, оборудованный допотопным креслом без турбины, находился в ремонте более полугода.

Об общем убого-провинциальном уровне больницы свидетельствовала вывешенная в вестибюле традиционная «Схема эвакуации в случае пожара». На ней крупными буквами было обозначено: «лаболатория», «колидор», «херургическое отделение», она была утверждена и начальником больницы, и начальником оперативной части, мимо нее ежедневно проходили все врачи. И для всех написанное было нормой.

Так или иначе, но для осужденных в Тверской области эта больница – единственная возможность получить медицинскую помощь. После нескольких лет тюрьмы и лагерей вряд ли найдется хоть один человек, в ней не нуждающийся.

Одновременно здесь находится около 150 человек, иногда чуть больше. На четырех этажах небольшого здания, построенного в конце 80-х для лечебно-трудового профилактория пациентами-алкоголиками и с соответствующим качеством, расположены четыре отделения – терапевтическое, хирургическое, психоневрологическое и инфекционное. Здесь же расположены и лаборатории, специализированные кабинеты. В другом, двухэтажном, здании, выходящим фасадом в город, находится администрация. Территория между ними площадью соток в 30 используется под огород. Вот и вся больница.

В течение трех недель мне лечили болезнь желудка и другие недуги, по возможности сделали анализы. В Москве при отправке в колонию, видимо, было принято решение сначала подлечить меня, не усугублять запущенные в «Лефортово» болезни. Минюст, как можно полагать, не хотел брать на себя ответственность за последствия упорного нежелания ФСБ оказывать медицинскую помощь своим подопечным.

При поступлении в больницу я весил всего 57 килограммов. Похоже, состояние мое было таково, что врачи не решились отпустить меня от себя далеко. Еще во время лечения мне предложили остаться в больнице в отряде хозяйственного обслуживания. Разумеется, решение принимается не врачами, а оперативным отделом, который и в больнице, как и в любом другом исправительном учреждении, играет первую скрипку, но и у оперативников не было возражений на сей счет. Более того, они подобрали мне и соответствующую работу – хлеборезом. Я дал согласие и с 3 апреля стал рабочим кухни.

В мои обязанности входила резка хлеба на ежедневные пайки для примерно 150 больных и 30 человек хозобслуги, а также их раздача. Каждому – около двух третей буханки, приблизительно 120 взмахов ножом в день. Работа несложная и нетрудная, хотя поначалу я и ее не мог проделать без перерыва. Когда окреп, выполнял за полчаса. Само собой разумеется, на мне лежала и обязанность поддерживать чистоту и порядок в маленькой комнатке, где хранился и резался хлеб, – хлебном цехе, разгрузка продуктов, привозимых через день со склада на кухню. Но это тоже не занимало много времени.

Чем же я занимался в остальное время? Без дела болтаться целыми днями я не мог. Это противно моей натуре, этим я был сыт по горло после трех с половиной лет на шконках «Лефортово» – безделье утомительнее любой работы.

Работа нашлась. Была весна на территории больницы специально выделенные для этого рабочие отряда хозобслуживания начали копать землю под общественный огород, и я по собственной инициативе решил заняться этим же на грядках, закрепленных за кухней. У администрации моя инициатива не вызвала возражений. Разошлись мы только в том, что можно, а что нельзя выращивать. Можно, оказывается, укроп, петрушку и огурцы с морковкой, но нельзя клубнику и горох. Учитывая, однако, что запрет был скорее формальным, мне без труда удалось его обойти. Я посадил и вырастил даже подсолнухи, на которые люблю смотреть, а администрация их «не замечала». Подсолнухи я каждый год сажал и у себя на участке в Подмосковье.