Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Коцонис Янни

Для сельскохозяйственных товариществ (в основном маслосыродельных артелей) различия моделей экономического развития в зависимости от региона были еще весомее, чем для кредитных кооперативов, из-за специфики их функций в экономике. Если кредитный кооператив можно было открыть где угодно, просто получив ссуду от государства или земства, то артели по производству и торговле определенными видами продукции не могли работать без хороших выпасов для скота, отлаженного производства, наличия прибавочного продукта для реализации и выходов на соответствующие рынки. В основном по этим причинам, связанным с повышенными требованиями к окружающей среде и инфраструктуре, маслосыродельные артели не получили широкого распространения за пределами четырех регионов — Западной Сибири, Вологодской губернии, балтийских и польских губерний. По данным Петербургского отделения, которое собирало сведения по всей империи, число этих товариществ выросло с менее чем 100 в 1900 г. до 3748 в 1914 г. Из них 82 % были маслодельными артелями, еще 8 % составляли товарищества по купле и продаже сельскохозяйственных машин[365]. Данных о количестве членов в этих товариществах не имеется, и даже приблизительные цифры будут слишком неточной оценкой действительного положения вещей. Поскольку сельскохозяйственные товарищества обычно были меньше, чем кредитные кооперативы, и членов в них объединяла производимая продукция, а не потребительские нужды, можно предположить, что всего в них состояло от 400 тыс. до 500 тыс. дворов[366].

Не менее 57 % учтенных Санкт-Петербургским отделением учреждений находились в трех губерниях Западной Сибири. Обособленные данные, поступившие от ГУЗиЗ по территориям империи к западу от Урала, указывали на существование там 1361 товарищества, из которых 75 % располагалось в прибалтийских и польских губерниях[367]. На территории остальной России высокая концентрация этих учреждений наблюдалась только в Вологодской губернии, где находилось 140 маслодельных товариществ. Усилия по стимулированию развития артелей в других регионах, например в Московской губернии, дали весьма слабые результаты, несмотря на значительные субсидии и щедрое предоставление профессиональных кадров специально для этих целей. Недостаток в хороших пастбищных площадях приводил здесь к тому, что лишь немногие хозяйства производили излишки, но их они могли продать независимо от наличия или отсутствия поблизости кооператива. Что касается товариществ, специализирующихся на сельскохозяйственной технике и инвентаре, то они концентрировались в основном на Юге[368].

Различия, зависящие от инфраструктуры и окружающей среды, были заметны не только между отдельными регионами, но и внутри регионов с высокими показателями численности кооперативов. В Вологодской губернии, например, государственные агрономы в конце 1913 г. насчитали 142 артели, причем все они расположились по обеим сторонам железной дороги на протяжении около 50 км к северу и югу от губернского центра, который являлся для них основным рынком сбыта продукции и перевалочным пунктом. Пять восточных уездов этой губернии обслуживались железной дорогой Пермь — Котлас, ведущей на Урал и в Сибирь, а там, естественно, вряд ли кто нуждался в привозной молочной продукции. В этих восточных уездах в 1914 г. вообще не было артелей[369]. В Сибири почти все подобные товарищества были сосредоточены вдоль Курганской железной дороги, проходившей по территории Томской и Тобольской губерний. Когда государственные инструкторы попытались распространить кооперативное движение на те части Енисейской губернии, что отстояли далеко от железной дороги, то результаты оказались в основном плачевными[370].

Исторические и социальные объяснения появления артельного движения именно на севере и в Сибири, но не в Центральной России (в частности, ссылка на отсутствие на «окраинах» крепостного права и вообще дворянского землевладения, что делало местное население «свободным» и «самостоятельным») также расходятся с конкретными цифровыми данными[371]. Кооперативы бурно развивались и в трех западных уездах Вологодской губернии, то есть именно там, где до 1861 г. процветало крепостное право и дворянское землевладение. И такие же начинания провалились в восточных уездах Вологодской губернии, равно как и в Енисейской губернии, в которой никогда не существовало ни дворянского землевладения, ни крепостного права.

Как мы видим из этих региональных моделей развития, центральные регионы России (а именно они составляли главное содержание аграрного вопроса и были эпицентром аграрного кризиса, как он тогда понимался) имели наименьшие шансы извлечь материальную выгоду из самого кооперативного движения, независимо от наличия или отсутствия внешнего надзора или помощи. Вывод очевиден: появление кооперативного движения в определенных регионах зависело от изначальной финансовой поддержки, получаемой со стороны государства, земств и отдельных государственных учреждений, но его последующее широкое распространение напрямую зависело от таких факторов, как инфраструктура и доступ к рынкам, рост экспорта, конъюнктура рынка и условия окружающей среды. Это подтверждается и тем, что идентичные региональные модели развития проявились в сословных банках, притом что эти учреждения вообще не имели или лишь в незначительной степени удостаивались финансовой поддержки или надзора извне. Если цифры и помогают проследить какую-либо стратегию улучшения материального положения деревни, то прежде всего они явно указывают на важность государственных инвестиций в инфраструктуру, создающих условия, необходимые для адаптации и специализации производителей. Однако те же цифры не обязательно свидетельствуют о важности управления теми способами, посредством которых люди осуществляют эту адаптацию[372].

Статистические данные также поднимают методологически и интерпретационно важный вопрос, ставший основной темой знаменитых сегодня споров 1960-х годов о том, применима ли единая модель экономического развития к русской деревне в целом. С.М. Дубровский доказывал, что социальная динамика капитализма создает горизонтальную (классовую) дифференциацию, и этот тезис позволил ему обратиться к единой модели социальной стратификации крестьянства, которая по значимости превосходит все региональные различия, вместе взятые. Как я подчеркивал в Главе 1 (раздел «Обособленность»), подобные статистические приемы восходят еще к XIX в. Уже тогда было безоговорочно постановлено, что повсеместно наблюдается дифференциация в среде крестьян, а потому расслоение есть определяющая характеристика всего «крестьянства». Напротив, по мнению А.М. Анфимова, региональные различия были столь велики, что невозможно делать имеющие хоть какой-то экономический смысл обобщения о некоем едином крестьянстве. Схема развития, которую отразило в себе кооперативное движение, конечно же, поддерживает последнюю точку зрения: деятельность одних и тех же учреждений и одинаковая государственная политика могут привести к принципиально различным результатам в разных регионах. Это делает количественную генерализацию по кооперативному движению в целом, без учета региональной конкретики, весьма обманчивой[373].

Большинство кооператоров-теоретиков рассматриваемого периода утратило понимание многообразия кооперативного движения, увлекшись обобщениями по поводу «крестьянства», хотя внимательное исследование показывает, что нередко при этом они исходили как раз из данных по отдельным регионам. Когда А.Е. Кулыжный описывал «идеальный» кооператив, он ссылался на примеры реальных товариществ на Юге России. Н.П. Макаров считал сибирские маслодельные кооперативы «моделью», следуя которой кооператоры-активисты смогут сподвигнуть крестьян на достижение подобных успехов и в Центральной России. Чаянов, основываясь на данных, полученных с Севера Европейской России и из нескольких товариществ Московской губернии, отыскал для себя «типичную» и «классическую» форму товарищества, воплотившуюся в маслосыродельных кооперативах данных районов[374]. По той же логике примеры крестьянской «беспомощности» часто брались из губерний Центральной России, где кооперативное движение действительно было слабым. Этот факт использовался в качестве аргумента в пользу внешнего управления товариществами во всех регионах России. Труды Макарова по сибирским кооперативам в результате демонстрируют читателю удивительную смесь стереотипов — образ энергичного и работящего, но абсолютно не умеющего управлять своими делами землепашца. Макаров писал, что сибирское крестьянство предприимчиво, и показывал, каких успехов кооперативы могут добиться в любом месте; но управление кооперативом со стороны интеллигента именно в Сибири имеет особую важность вследствие глубинных свойств крестьянского характера: это все то же «русское крестьянство, которое, хотя бы и сибирское, еще так далеко от нужной для технического прогресса минимальной культурности»[375].