Мысли по поводу - Сергей Калабухин

спасавшимися от их преследования, плавно перетёк в пиратский роман. Я досконально изучил тему: регулярно ездил в Москву в Библиотеку иностранной литературы, бегал по букинистам. Получилась настоящая эпопея аж в четырёх томах. Чем-то она напоминала «Наследника из Калькутты», вот только в отличие от Штильмарка мне свою книгу издать так и не удалось.

Баловался я и сценариями, дважды проходил творческий конкурс соответствующего факультета ВГИКа, но на экзамены не являлся. Останавливала безликость. Вот ты, к примеру, знаешь, кто написал сценарий к «Джентльменам удачи»? Один знаменитый режиссёр и не менее знаменитая писательница, а помнят зрители в основном актёров, которые там снимались.

В семнадцать лет я стал внештатным корреспондентом «Коломенской правды» и там довольно быстро освоил все жанры: от очерка до фельетона. Туда же принёс и свой первый рассказ. Он назывался «Судья и болельщик». Эту историю рассказал мне один мой друг, футбольный фанат. Интрига там была достаточно тривиальная: во время матча зрители, раздосадованные неуспехом любимой команды, нашли причину в якобы недобросовестном судействе, ну и поехало — пошло: знаменитое «судью на мыло!», топот такой, что трибуны ходуном ходили… И вот один краснорожий толстяк не удержался, сбегал к ближайшей тележке за мороженым, растопил его, сел рядом с проходом, и когда судья после матча проходил мимо в раздевалку, вылил это растаявшее мороженое прямо ему на лысину. Вот этот смешной эпизод я и преподнёс в форме рассказа, единственно присочинив в конце, что два моих героя позднее подружились.

— И этот рассказ был напечатан в «Коломенской правде», когда тебе было восемнадцать лет?

— Да. Моментально. Ты просто не в состоянии понять сейчас, чем тогда для наших земляков был футбол! Вот скажу, к примеру, как говорят в Одессе, «пару слов»: стадион «Авангард», Михаил Мустыгин — сердце так и запрыгает в груди у любого, чьё детство на послевоенные годы пришлось.

Что ещё? После столь удачного дебюта рассказы я стал писать регулярно, четыре из них были даже опубликованы в областной газете «Ленинское знамя».

— Итак, с тех пор, как ты начал писать, прошло почти пятьдесят лет. И за этот срок сколько было написано тобою романов, повестей, рассказов?

— Всего и не перечислишь. Романы «Жизнь прожить — не поле перейти», «Путь к Олимпу» (дилогия), «Товарищ Достоевский», «Человек без кожи», «Бумажные слёзы», «Полночное солнце», «Дочь змеи» (трилогия), «Мутные воды, Река Сомнение», «Ладья Харона», «Жизнь на облаке», «Доля моя — воля», повести «Желание о женщине», «Метастаза», «Каникулы на Земле», «Маленький Лох-Несс», «Душа полынь», «Глаза, опущенные долу», «Мистикон» (два сиквела «Богоматери Воплощение»)…

Скучно продолжать. Перечисляю так, на всякий случай: как я ни относился безжалостно к своим рукописям, а у кого-нибудь некоторые из них вполне могли и застрять: обычная практика — дал почитать и не вернули, такое часто бывало. Впрочем, что-то ещё болтается в моем компьютере, можно и на дисках старых поискать, но не хочется являть это на свет божий: темы, которые там варьируются безнадёжно устарели.

— Тут я не могу согласиться. Тема не может устареть, потому что люди-то не меняются. Меняется вокруг них обстановка, но люди остаются те же самые.

— Ты говоришь, тема не может устареть. Ну попробуй почитать тогда, к примеру, писателя — «деревеньщика» Овечкина! Сможешь какую-нибудь книжонку его хотя бы до половины одолеть? А у него ведь учился строить фразу сам Валентин Пикуль.

— А зачем мне читать Овечкина? Я говорю не про писателя: писательский стиль может устареть, сам писатель может устареть, а вот те проблемы, которые он поднимает, устареть не могут. Потому что у людей всегда одни и те же проблемы и желания. Одни и те же! Где бы они ни жили. Меняется вокруг них обстановка, но все люди хотят жить лучше, хотят любить и быть любимы. Словом, хотят нормально жить! Во все времена. Никто не хочет воевать, кроме правителей, у которых всё то же неизменное желание расширения личной власти. Поэтому я и говорю, что люди и их проблемы практически не меняются с прошедшими веками. Меняются масштабы этих проблем, обстановка вокруг людей, меняется то, как они говорят, во что одеваются и что едят. Но вот проблемы остаются практически вечными. Недаром говорится, что в литературе сюжеты можно пересчитать по пальцам одной руки.

— Хорошо, а как ты узнаёшь об этих людях? О том, как они жили или живут, об этих проблемах их вечных?

— Разумеется, от писателей.

— А писатели как узнают? Из жизни? Из газет?

— А писатели от других писателей, своих предшественников. Они ведь должны на что-то опираться в своём творчестве.

— Ну, это ты их идеализируешь! Если бы так было! Боюсь, что следуя такой «пятипалой» методике ты ничего не получаешь от литературы, кроме вранья, наложенного одно на другое, в данном случае предшествующее по времени. Я вот написал как-то и даже опубликовал в газете «Грань» исторический очерк «Человек с голубиным сердцем» о Матвее Башкине, который к самому духовнику царя Ивана Грозного Сильвестру пробился, чтобы высказать тому своё мнение, выраженное в одной только центральной идее: «надобно читать написанное в евангельских беседах, но на одно слово не надеяться, а совершать его делом». И что же? Тему эту я повторил потом в романе «Полковник Вселенной», но его опять же так и не издали. Почему? Потому что правда о таких героях, как, к примеру, Нил Сорский, Матвей Башкин, Артемий Троицкий через века людям глаза режет. Что ты сам о них знаешь?

Да зачем так далеко во времени забираться? Оглянись вокруг, посмотри, с какими почестями хоронят сейчас мастодонтов-предателей, разорвавших некогда великую державу даже не по исторически географической карте, а вообще, как бог на душу положил. А об истинных героях, которые нас к свободе, а не к воцарившемуся сегодняшнему бардаку звали, по психушкам да тюрьмам гноившимся, рот на замок — устарело, не интересно.

— Так любой писатель пишет субъективно: так, как он видит и понимает; сам решает, о чём он будет писать, а о чём не будет. И это вполне понятная позиция: а как он ещё может написать? Только субъективно. Объективной информации вообще не существует. Она всегда субъективна.

— Ну причём тут писатели? Разве они в нашем деле главные фигуры? Одно дело, что писатель напишет, и совсем другое — как его вещь отредактируют. А посмеешь возразить, разговор короткий: «Пшёл вон!». Да ещё, не дай Бог, в «чёрный список» занесут. Такие сейчас в каждом издательстве. И если уж попал туда, обратной дороги нет.

— Правильно! Это ещё одна накладка. Вот я и говорю, что