Лев Троцкий - Наша первая революция. Часть II

В то самое время, когда за стенами Думы Столыпин воздвигал виселицы военно-полевых судов, Маклаков в блестящей речи доказывал Столыпину, что его военно-полевые суды – незаконны и неправомерны. Вы можете себе представить, какое страшное, потрясающее впечатление произвели эти речи на того, кто управлял при помощи «незаконных и неправомерных» виселиц. Он вышел на кафедру и заявил: «господин Маклаков – чудесный, великолепный оратор, он самым неопровержимым образом доказывает, что военно-полевые суды незаконны. Но, господин Маклаков, военно-полевые суды целесообразны, а моя задача не в том, чтобы толковать законы, а в том, чтобы задушить революцию. Что может мне на это ответить ваш либерализм? Что вы можете мне дать? Передо мной революционные рабочие и крестьяне, которые выступают с социальными требованиями, которые отнимают земли у помещиков, и я борюсь против них с ножом в руках. На что вы мне нужны с вашей риторикой? Что вы мне можете дать против них?». И он плюнул и разогнал их. Я тут напомню вам, что говорил наш учитель Лассаль[97] в защиту реакционеров: он говорил, что они не болтуны, а трезвые, умные слуги своего государя.

Разогнав Первую и Вторую Думы, Столыпин создает Третью по образу и подобию своему – тройственный союз, охватывающий бюрократию с милитаризмом, помещиков и грабительский капитализм. Организовавшаяся контрреволюция нашла свое полное выражение в Третьей Государственной Думе, председателем которой был Александр Иванович Гучков, а фактическим господином – Петр Аркадьевич Столыпин. Столыпин боролся с революцией, пока она была жива, он боролся также с либерализмом в двух первых Государственных Думах; и, наконец, создал Третью Думу – послушную банду людей, которые говорят «да» на каждое слово Столыпина и «нет» на все требования народа. Но я думаю, что в этой Думе Столыпин должен был видеть и свою силу и свою слабость. Правда, русская революция временно задушена – остается только агитация отдельных лиц. Но эта агитация остается вместе с нуждой и бедственным положением народных масс, с потребностью общественного развития, с неразрешенным аграрным вопросом и по-прежнему невыносимым положением русского мужика. Столыпин Третьей Думы стоит перед разбитым корытом. Огромный дефицит, крестьянская нищета, недоверие европейских бирж – все это остается и помогает русскому либерализму поднять голову и, в лице профессора Милюкова, поднять знамя неославизма. Милюков заявляет, что кадеты были готовы потребовать проведения необходимых реформ, но революция им помешала. Так как у нас нет и не может быть достаточно емкого внутреннего рынка, и поэтому самодержавие не имеет достаточных налогов, – мы должны, по мнению Милюкова, добыть себе внешние рынки путем капиталистического империализма, при помощи вооруженной силы.

Чтобы создать в России настроение, которое обеспечило бы Столыпину и царю развитие империализма, чтобы создать возможность завоевания внешних рынков, русский либерализм поднимает неославянофильскую агитацию, развертывает старое царское знамя, на котором начертаны слова: «самодержавие, православие, народность», и приписывает к ним слова: «равенство, братство, свобода», – и все это становится под священный протекторат великой исторической нагайки белого царя. Запомните мои слова, товарищи, и знайте, что не черносотенцы или октябристы, а кадеты, либералы – Милюков, Маклаков, Родичев и др. инициаторы неославянофильства – первые бросили нам упрек, что мы – изменники славянству, потому что наш депутат Покровский[98] открыто и смело заявил, что их неославизм – шантаж. (Аплодисменты и громкие возгласы: «верно».) Он заявил, что они подняли весь этот шум только для того, чтобы царизм мог в мутной воде ловить золотые рыбки прибыли. Тогда все либеральные газеты своими ядовитыми плевками оплевали социализм, опираясь против него на всех сторонников неославянофильства. Но теперь, после всего что я слышал тут у вас, товарищи, я могу заявить русскому пролетариату, что лгут те, кто говорит, будто балканский народ, балканский рабочий класс не верили в русский пролетариат, в русскую революцию, а верили в русский либерализм и в неославизм. (Бурные аплодисменты и возгласы: «верно».)

Товарищи, так как царизм сейчас силен, так как в его руках сейчас находится могущественная армия, то замыслы кадетского империализма могли бы принести пользу только реакции. Если бы царизм мог завоевать внешние рынки и этим обогатить средние и высшие классы, то он сумел бы пополнить свой бюджет и укрепить свое положение. Но в том-то и дело, товарищи, что царская армия с ее офицерами, единственные заслуги которых состоят в разгроме собственного народа, не могла быть даже использована в качестве военной силы в борьбе с другими государствами, потому что она состоит из двух прямо противоположных частей. В солдатских массах в царских полках мы имеем, с одной стороны, солдат, из сердца которых неискореним лозунг «революция и вечная вражда с царизмом», а, с другой стороны, мы имеем там темные банды, развращенные, отравленные реакционной проповедью и царской водкой, которая во время революции была надежнейшим защитником царизма. Командующий персонал армии подобран не из людей, отличившихся на полях сражений, а из кровожадных негодяев, вроде тех, которые сделали себе карьеру жестокой расправой с пролетариатом, подавлением восстаний в Петербурге, Москве, Риге, на сибирском пути и по всей России. Вот в каких руках находятся царские войска! Недавно был раскрыт страшный позор царского интендантства – этой банды казнокрадов, которые занимались расхищением миллионов, предназначенных для покупки четырех пароходов. Если вы задумаетесь над этим явлением и над тем, что армия проходит свою учебу в борьбе со своим собственным народом, – то поймете, что такая армия не может быть использована для внешних завоеваний. Она способна только временно задушить революцию, но не разрешить назревшие народные вопросы. Все остается по-старому.

Неудивительно поэтому, что и стремление к внешним завоеваниям окончилось ничем. Когда Извольский[99] путешествовал по Европе и сулил Сербии помощь царских войск, то что из этого вышло? Из Берлина запросили Петербург, господ Романова и Столыпина, действительно ли они намерены воевать или нет? И Петербург должен был признать, что на нем лежит проклятие бессилия. Это было возмездием! Правительство, которое убивает свой народ, не может вести сильной внешней политики. Но хотя это и так, товарищи, это еще не означает, что русское правительство неспособно делать пакости. При всей его слабости и ничтожности, отравлять нашу жизнь оно еще способно. Когда оно заключает соглашение с Японией, то, конечно, делает это для того, чтобы развязать свои разбойничьи руки для разбоя и грабежа здесь, на Балканах. И поэтому вы поступаете вполне правильно, когда охраняете болгарский пролетариат и болгарские народные массы вообще от данайских даров[100] русского правительства и буржуазии. Наша и ваша, товарищи, задача состоит в том, чтобы свести на нет все усилия русского империализма; это – наша общая задача, ибо поражение русской революции есть вместе с тем и поражение вашей свободы. Вы хорошо знаете, что интернационализм – не отвлеченная формула и не просто лозунг, а плоть от нашей плоти и кровь от нашей крови. (Аплодисменты; возгласы: «верно», «верно».)

Товарищи, вы знаете, что история творится не партиями и не группами отдельных людей. Я лично ни от своего имени, ни от имени моей партии не могу вам сказать, что завтра или послезавтра повторятся петербургские события; но я могу смело утверждать одно – что исторический процесс работает на нас, что каждый взмах его крыльев – в нашу пользу. Разве историческое развитие русской жизни может приостановиться? В историческом масштабе смерть и поражение не могут иметь места. Вспомните, как часто говорили о смерти Турции и о мертвом Китае. Но вот на наших глазах совершилось чудо: и Турция и Китай возродились. Так неужели же русский народ навсегда останется безжизненным трупом? Нет, в результате молекулярных процессов внутренней работы, он разовьет свои производительные силы, революционизирует свою жизнь, революционизирует свой пролетариат, который незаметно проникнет в ряды армии, пока, наконец, не наступит день, когда снова разгорится революционная борьба, когда русский народ снова воскликнет: «Жизнь или смерть, смерть или победа!». (Аплодисменты.)

Я не могу вам предсказать срок наступления этого дня, но, по евангельскому слову, он придет рано или поздно, и мы все должны быть готовы к тому, чтобы встретить во всеоружии этот великий день.

То сочувствие делу русского пролетариата, которое я нашел среди вас, поможет поднять энергию русской социал-демократии и приблизить то время, когда по всей русской равнине снова будет развеваться великое красное знамя Рабочего Интернационала! (Продолжительные и громкие аплодисменты и овация.)