Юрий Мухин - Отцы-командиры Часть 2

Слабому полу, несмотря на то, что даже офицеры и кавалеристы иногда носили ботинки с обмотками, выписали «чоботы». Но их на складах в конце февраля не оказалось. И пошли они, присягой подстегиваемые, через Черкасскую, Винницкую, Хмельницкую области Украины, Молдову и Румынию в валенках по грязи до колен. Мы не различали, когда кончается день и начинается ночь. Радовались, что все 25 суток ни разу не проглянуло солнце, а значит, не появлялась авиация. Иначе, как спасаться в таком распутье от разрывов бомб? Протяженность нашего марша выверена после войны точно по показаниям спидометров «икарусов», на которых мы проехали в юбилейном, 1985 году в майские дни весь этот боевой путь. Он составлял более 500 км.

Спали большей частью на ходу. Заверяю, что это вполне возможно. Нужду справляли мужчины «по-малому «также на ходу. А каково связисткам и медичкам в общей колонне на равнинной безлесной местности? Расскажу, как это сохранилось в моей памяти. Этими строками я выполняю наказ отца-командира полка, подполковника Жлудько, который говорил: «Смотри, начальник штаба, и все запоминай. Ты моложе меня на 15 лет, и расскажи потомкам о мучениях их бабушек и прабабушек на этой беспощадной войне».

Связистки и медички выходили из строя парами на несколько шагов на обочину. Одна из них раздвигала в стороны полы шинели, как бы «маскируя» подружку. А другая снимала ремень и надевала его на шею, иначе он утонул бы в грязи, расстегивала шинель, потом телогрейку, за нею ватные брюки, кальсоны и старалась не попасть в раструбы голенищ валенок. Потом, в обратной последовательности все застегивалось, и они менялись местами.

Первоначально глуповатые мужчины подавали голос воздушной опасности: «Воздух!» или «Рама!» — означавшие известный самолет-разведчик, но через день отбросили эти плоские шутки. А ведь, кроме того, у женщин были и свои, чисто женские заботы, а марш продолжался месяц. Вряд ли кто в колоннах вспомнил за этот марш, к какому он принадлежит полу, а не то что подумал о сексе и каким способом его лучше провести.

Эту историю из серии «хоть плачь, хоть смейся» рассказал однажды в 1969 году в узком кругу мой сослуживец в день его рождения за праздничным застольем. Речь зашла о любви и сексе на войне. В 1943 году во время форсирования Днепра он был ранен в предплечье. Был он в должности командира отделения во взводе пешей разведки в звании сержанта, когда отправили его во фронтовой госпиталь. Здесь ему сделали «самолет» — приспособление, посредством которого взятый в гипс перелом кости предплечья должен находиться на уровне плеча с опорой на подреберье. Подобное сооружение затрудняло движения раненого до полного сращивания кости и снятия гипса. С таким «крылом» невозможно и мечтать о сексе, но очень уж хотелось, да и предварительная договоренность с молодой санитаркой уже была.

Встретились в бельевой каптерке за полночь, целовались, обнимались, а когда дошло до самого главного, то в ее трусиках оказалась не резинка, весьма дефицитная в войну, а обычная тесьма, завязанная прочным узлом. Партнерша сама не предпринимала действий к устранению преграды, а у него правая рука была занята удержанием возлюбленной за талию, чтобы не убежала. Вот и решил наш сержант для снятия трусов у не имевшей еще опыта молодушки вместо больной левой руки использовать одну из своих нижних конечностей. Зацепив злополучную тесьму большим пальцем правой ступни, он сделал рывок вниз, позабыв, что уже с год не стриг ногти на ногах, которые загнулись вниз, как когти у льва, и он распорол ей кожу на животе от пупка и до «хохолка». Увидев кровь, пострадавшая вскрикнула. На помощь ей явился здоровенный санитар. Увидев кровь, он избил беззащитного страдальца, который не мог ни обороняться, ни тем более нападать. О происшествии утром знал весь госпиталь. Начальник пообещал виновнику в лучшем случае штрафбат за нарушение режима и насилие. Разведчику роль штрафника показалась даже милостью, поскольку насмешки и позор он переносил с большим страданием, чем рану, и не показывался из палаты.

Через сутки в госпитале появился Член Военного совета армии, что вызвало переполоху начальства. Генерал-майор поинтересовался состоянием здоровья виновника этого происшествия и проследовал к нему в палату. Зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР и прикрепил к его байковому халату звезду Героя и орден Ленина. Жестом остановил его, готового «рявкнуть» ответное слово, и зачитал еще приказ командира полка о награждении по первичному представлению в полку медалью «За отвагу». Таков был, как я писал, диапазон наград за одно и то же отличие. Позднее сержант был пожалован приказом по армии и орденом Красного Знамени. Начальник и замполит госпиталя стояли по стойке «смирно». Зазноба тоже пришла поздравить, и после снятия гипса была у них бурная, счастливая ночь в той же бельевой с воспоминанием пережитых неудач и благополучным завершением той истории. Кстати, этот однополчанин и мой коллега по службе гордился не самим высшим его боевым отличием, а тем, что он один Герой на 1 миллион 200 тысяч молдаван, и хотя его фамилия заканчивалась на «ко», но мать все же была молдаванкой. Его спокойная супруга на этот рассказ реагировала с усмешкой и без ревности, а он сам, видя такое ее безразличие, в сердцах добавил, что если бы она «этим» зарабатывала себе на жизнь, то давно бы умерла от голода.

О последствиях фронтовой любви лучше всех знала младший врач полкового медпункта Людмила Ивановна Безродная. Она в меру возможностей «помогала» избавляться однополчанкам от последствий советами и прямым вмешательством. Она была на семь-восемь лет старше девчат и прекрасно владела своей профессией. Кроме того, она по интеллекту превосходила даже врачей медицинского санитарного батальона, прекрасно знала поэзию и вообще литературу, хотя это для медика было и не самым главным на фронте. На протяжении года службы в этом полку мне ни разу даже не пришлось побывать в этом учреждении, поскольку старший врач полка капитан Петр Иванович Шлома почти всегда находился в штабе, организуя эвакуацию раненых и больных с поля боя, транспортировку их до медсанбата и полевых госпиталей. Медсанроту я чаще всего мог видеть только в походной колонне, так как всегда занимался построениями полка для марша. Да и они знали меня только по должности. Связистки у меня всегда были на виду, но только по своим обязанностям. По возможности я всегда оказывал им внимание во время длительных маршей, иногда подсаживая на время на повозки, старался удобнее их разместить в землянках в ненастную погоду.

Только 20 лет спустя после Победы, когда впервые собрались однополчане 48-го полка на свою первую встречу в Краснодаре, мы с Людмилой Ивановной выяснили, что являемся земляками (она родилась в городе Черкесске, а я в одной из станиц этой автономии), и о незнании этого здорово пожалели. Потом откликнулись большинство ветеранов полка, с которыми и началась поддерживаться переписка. Они стали приезжать на встречи. Никто из нас ничего не знал о судьбе последнего начальника штаба полка капитана Сергея Макаревича. В Архиве МО мне удалось узнать о месте его рождения на Украине, и я написал туда «Красным следопытам» в местную школу. Вскоре получил два письма: одно от школьников, а второе от самого Макаревича.

Он очень обрадовался тому, что его пригласили на встречу в Краснодар родные его однополчане. Об этом я сообщил Антонине Денисовне, в доме которой и проходили наши встречи. Наша милейшая Тося впервые разразилась упреками в мой адрес, и оказалось, что я не знал о том, что у Людмилы Ивановны есть взрослая дочь от Макаревича и даже внучка, студентка ВУЗа. Я оказался в неудобном положении со своей инициативой. Написал об этом с извинениями в Кривой Рог Безродной, но она в своем письме успокоила меня такими словами из стихотворения Роберта Рождественского: «Встретились два одиночества, развели у дороги костер, но костру разгораться не хочется, вот и весь разговор…»

Их встреча через 30 лет состоялась 9 мая за праздничным столом. Она была светлой и радостной, без взаимных упреков. Она показала ему фотографию дочери и внучки, а он — своих близких в Киеве. Таких встреч в практике нашего ветеранства бывало немало.'Правда, именно по этой причине небольшая часть ветеранов не посещала наши сборы, вполне осознанно лишив себя радости общения с самыми близкими друзьями молодости и грозных дней войны в матушке-пехоте. Нет уже в живых ни ее, ни его. Ушли в мир иной все 15 жителей кубанской столицы, служившие в нашем полку. Вечная память им!

Выше я рассказал о том, что войну мне довелось завершить под Веной в непривычной для меня после окончания курсов обстановке — офицером оперативного отдела штаба 46-й армии. В полевом управлении армии оказалось гораздо больше женского пола, чем во всей дивизии. Видимо, уже за рубежом всех их перевели из разряда военнообязанных в штат вольнонаемных, благо одеваться им уже было во что. Наряды они меняли по два раза за день, макияж наводили самый яркий и безвкусный. Комплименты капитанам и майорам отпускали самые недвусмысленные, так как их бывшие покровители в более высоких чинах вдруг вспомнили, что у них есть где-то свои семьи. Теперь у всех покинутых оставался единственный аргумент: заманить в мужья трофеями. Они таинственно перечисляли, сколько увозят домой костюмов, платьев, пальто, ковров, аккордеонов, радиоприемников, часов, шуб и посуды. Но в то время и это мало прельщало молодых капитанов.