Очерки общественной жизни - Константин Михайлович Станюкович

том, что́ произошло в умиротворенном им крае, или по веселому виду исправника догадался, но только, к изумлению подчиненного, он принял это известие сурово и даже не поблагодарил за усердие…

Прошел год, и доброжелательный губернатор подал в отставку… Трудности положения совсем доконали беднягу, и, вдобавок ко всему, он так «распустил» губернию, что надо было снова подтягивать. Обыватели молча посматривали, когда городовые оделись в новое платье и обнаруживали необыкновенную деятельность в ожидании приезда нового… Казалось бы, их должна была интересовать новость дня, но они выказали непонятное равнодушие, за что, впрочем, и были опозорены местным «Листком», обличавшим их в недостатке «самодеятельности»… А «доброжелательный» губернатор уехал в Петербург и жаловался на то, что «людей нет» и что «мы не созрели»…

№ 3

Моралисты печати (мало ли их?) по обыкновению изобличали попавшихся мелких чиновников и вопияли против развращения нравов. Признавая во всяком Юханцеве какого-то слетевшего с небес червонного валета, а не самый свежий продукт условий, благоприятствующих Юханцевым, они, эти моралисты, сперва обломали перья над Юханцевым, когда уж он покончил с миллионом, а потом воззвали к реабилитации нравов… Но как поднять курс «нравов»? Тогда было предложено преуморительное средство, как те универсальные «пилюли», которые излечивают всякие болезни…

Людям, живущим в условиях, роковым образом ставящих дилемму: «Или с нами — или против нас», или «принимай жизнь со всеми ее последствиями, или убирайся вон» — таким людям, выросшим в той среде, где ответственность является только перед своей совестью, людям, которым нередко и семья, и школа, и жизнь пели одну и ту же песнь, — моралисты печати рекомендовали «обновиться», «воспрянуть» и «найти бога»… Когда другая часть печати повторяла прописные истины, что нравы постепенно улучшаются лучшими условиями, что совесть делается щекотливее, когда она принуждена не только давать отчеты самой себе, но и контрольной палате, что народу следует прийти на помощь не добрыми советами «трудиться и чтить заповеди», а более реальными актами, — когда, говорю, одна часть смеялась над больной фантазией Достоевского, рекомендовавшего «страдание» как средство найти «Христа», — в ответ на это, разумеется, раздались сугубые крики:

— Воспрянем!.. Вспомним бога!.. Обновимся!..

Давно уж мы, таким образом, призываем и бога, и грозим дьяволом, а всё-таки человек, находящийся у доходного места и не пользующийся «случаем» — редкость, которую можно показывать за деньги. И «египетская» наша язва растет, разъедая наш организм. Эта язва скрывается под разными названиями. Начинаясь с концессий, промесс, разных видов хищения, она проходит постепенно по всем классам и сословиям и оканчивается бесцеремонным «урывом» гривенников и пятаков с извозчиков, с прислуги и т. п.

Петербургские извозчики очень жалуются на «фараонов» — так почему-то они, едва ли имеющие знакомство с египетской историей, называют городовых. Жалуются они на поборы, особо установленные низшими чинами полиции за право стоять у театров, клубов и тому подобных мест. Жалуются они нередко и на штрафы, и на ту своеобразную манеру усовещивания, какую вы можете нередко наблюдать на железных дорогах, у театров, и т. д. Многие, быть может, скажут, что в общей картине эти детали — мелочь, но «мелочь» эта ложится на спину бедного человека, и мало того, что обижает его, имеет и воспитательное значение, словно бы доказывая и ему, что без гривенника или пятачка нельзя пользоваться своими правами.

«Город» оказывает свое влияние на «деревню». И там без «взятки» нельзя обойтись… Везде развились у нас различные «сборы», различные дополнительные платежи, официально не признанные, но освященные обычаем… Всякий, начиная с крупного дельца и кончая мелкой сошкой, не может обойтись без разных непредвиденных расходов. Но одному они вознаграждаются сторицей, а другому дают чистый дефицит… Концессионер, прежде чем приступить к «соисканию», должен открыть счет «предварительных расходов», подрядчик — счет «непредвиденных», торговец — имеет постоянные «текущие расходы», простой обыватель — «случайные», — словом, нет уголка в обширном нашем отечестве, где бы не было каких-нибудь особенных «счетов» между пастырями и пасомыми…

Несколько лет тому назад мне довелось быть в одном бойком приморском городе, и я крайне был изумлен, когда в одной из контор увидал «праздничный» список с очень значительным итогом. Я полюбопытствовал узнать, кому вносится столь значительная дань, и в ответ получил длинный перечень лиц. В этом перечне не забыты были, конечно, и полицейские власти, и таможенные чины, и ведомство путей сообщения, и министерство почт и телеграфов, словом, за исключением судебного и контрольного ведомств, представители всех остальных числились в списке. Числились даже и лица частных служб, как то: служащие в местном банке, по железной дороге.

На дальнейшие вопросы мои хитроумный грек с острова Хиоса, имевший самые основательные понятия о «бакчише» и не менее основательные понятия о том, что «не посеяв, не пожнешь», даже несколько удивился, когда я спросил, к чему он платит эту дань. Он объяснил мне, что все «конторы» платят, во избежание всяких неприятностей, и добавил, что «иначе нельзя».

И он начал высчитывать:

— Полиции надо… Прежде мы больше платили, но с тех пор, как стало городское управление, сбавили «содержание», — заметил он в скобках. — Затем таможне надо; с каждой баржи по рублю платим, расчет в конце года, к праздникам, а то, того и гляди, задержка будет, если не станем платить… «Водяному» тоже нельзя… тоже дело делает…

— Ну, а почтмейстеру зачем?..

— Как же… А письмо не во́-время отправит… Наше дело — коммерческое…

— Но «телеграфу» к чему дань?

— Тоже надо… Не то могут телеграмму задержать…

— Ну, а начальнику станции?..

— А вагоны?.. Иногда до зарезу нужно отправить товар, а вам скажут: вагонов нет…

Оказалось, что всем «нужно» было платить, и всем платят…

«Воспрянем» и обрящем в себе самом «нового человека»! Уверим всех этих «получателей», чтобы они не получали… Каждый из них наверное ответит, что это дело его «совести».

— Все под богом ходим! — говорил мне как-то один препочтенный мелкий чиновник, жалуясь на печать. — Там какие-нибудь гроши собираешь, так газета сейчас кричит: «караул», — а где сотни тысяч летят, вы, господа, больше «вообще» говорите… За что же мы-то одни такие окаянные, скажите на милость?.. Ну, положим, взял что добровольно дали… взял, так ведь разве я один?.. Что ж я-то дурак, лямку тяни да еще героя разыгрывай… Ведь все смеяться станут… Тоже — дети!..

— А как начальство узнает?..

— Начальство… Где ему узнать, а если узнает, так ведь… — Он не окончил, подмигнул глазом и весело рассмеялся: — Шутник вы, как я посмотрю… Купец наживается, людей грабит, а я даже и с него не могу взять?.. Да я и