Моя тайная война. Воспоминания советского разведчика - Пухова-Филби Руфина

После окончания техникума в 1953 году я поступила в заочный Полиграфический институт на факультет редактирования и журналистики.

В 1958 году во время подготовки дипломной работы я тяжело заболела. Мне было 26 лет. Все специалисты сошлись на одном диагнозе: лимфогранулематоз (одна из разновидностей рака) и не оставили мне надежды на выздоровление. Основным лечением была рентгенотерапия, которая чуть не убила меня, а спасло многократное переливание донорской крови. Мне пришлось взять академический отпуск на один год. Диплом я получила только в 1960 году и вскоре стала работать редактором.

Мой брат был очень энергичным и шаловливым ребенком, а с возрастом его проказы становились опасными. (Правда, в сравнении с изощренными «забавами» современной молодежи они кажутся по-детски невинными.) Но один его «подвиг» мог иметь серьезные последствия.

Однажды, когда мама лежала в больнице, а я поздним вечером вернулась с работы домой, меня ждал около подъезда возмущенный мужчина. Он сказал, что Костя, которому тогда было 10 лет, раздобыл где-то духовое ружье, заряженное дробью, и стрелял из нашей форточки в дом напротив. Брат оказался метким стрелком и попал в окно, выходившее на лестничную площадку. Дробь пробила стекло, но, к счастью, никто не пострадал.

Нам с мамой, слабым женщинам, было нелегко справляться с ним, и мы обрадовались, когда в 18 лет его забрали в армию. Хотелось надеяться, что он остепенится и приобретет профессию. Его определили в часть, расквартированную в Калининградской области. Оттуда в 1968 году на своем танке он въехал в Прагу и был искренне удивлен, что девушки не встречали цветами «героев-освободителей», кем он себя считал под влиянием нашей пропаганды…

Дом, в котором мы жили, уже много лет находился в аварийном состоянии, того и гляди совсем развалится.

В лестничном пролете подъезда во всю высоту его стоял толстый столб, подпиравший крышу. Мы надеялись, что получим новую квартиру, вернее, комнату, так как претендовать на отдельную квартиру не могли. В те годы существовала определенная квота на жилую площадь — 6 квадратных метров на одного человека. Получить квартиру или комнату можно было в районном жилищном отделе либо на работе. Разумеется, своей очереди приходилось дожидаться многие годы.

Однажды ко мне с работы направили двух сотрудников, членов месткома. Они хотели удостовериться, достаточно ли плохое у меня жилье, чтобы я могла претендовать на получение более благоустроенной квартиры. Когда они увидели этот столб, разбитую лестницу и покосившиеся перила, один из них сказал другому:

— Ты иди, а я подожду тебя на улице — у меня все-таки дети.

Тем не менее от работы я так ничего и не получила. В 1968 году после сложных обменов и трехкратных переездов мы оказались в отдельной двухкомнатной квартире общей площадью 28 квадратных метров. (Благодаря своему заболеванию я имела право на дополнительную жилплощадь.) Это было самым счастливым событием в жизни нашей семьи, о котором раньше мы не смели и мечтать. Впервые у меня появилась отдельная комната, хотя и небольшая, размером в 9 квадратных метров.

Вскоре произошло еще одно радостное событие: вернулся «с победой» из Чехословакии мой брат.

Моя болезнь помимо постоянного недомогания напоминала о себе часто повторяющимися плевритами и пневмониями. Переборов очередное обострение, я продолжала работать и вообще жила обычной нормальной жизнью. У меня было много друзей и знакомых, и большинство из них, кроме самых близких, не подозревали о моей болезни. Мы часто устраивали вечеринки по разным поводам, ходили в театры и кино, на концерты и выставки. Я не поддалась на уговоры наблюдавшего меня онколога бросить работу и оформить инвалидность: наша семья и так едва сводила концы с концами, а без моей зарплаты нам было бы и вовсе не прожить.

Я не была послушной пациенткой и возмущала врачей своим легкомыслием. Стараясь забыть о своей болезни, пропускала назначенные обследования, так как врачи только расстраивали меня. Из лучших побуждений, пытаясь подбодрить, они напоминали, что прошел уже год, два, а я все еще жива… Они, конечно, не подозревали, что такое «утешение» оказывает на меня противоположное воздействие.

Однажды я все-таки пожалела себя, позавидовав героине романа Ремарка «Жизнь взаймы» (тогда все зачитывались его книгами). Девушка, обреченная на скорую смерть от туберкулеза, решила прожить оставшиеся дни в свое удовольствие. Она купила три шикарных платья и стала наслаждаться жизнью.

Эту книгу я читала в больнице и, невольно сравнивая себя с героиней, подумала, что, зная о своем близком конце, я не в состоянии ни в чем изменить свою жизнь, не могу купить даже одно новое платье…

Однако такие настроения быстро проходили, и я не поддавалась отчаянию. Скорее всего, именно «легкомыслие» и помогло мне выжить.

Моя очередная пневмония осложнилась туберкулезом, и в 1966 году я попала в специализированную больницу, где меня вылечили всего за полтора месяца. Хотя мое здоровье значительно улучшилось, нагрузка в издательстве была для меня непосильна, и я стала подыскивать работу с более легким режимом.

ЦЭМИ — Центральный экономико-математический институт, куда я перешла в середине 1969 года, как нельзя лучше соответствовал моим запросам. Здесь царила атмосфера свободы и безмятежной расслабленности.

Многие из экономистов, которые трудились в ЦЭМИ, такие как Н. Я. Петраков, С. С. Шаталин, впоследствии стали широко известными. Возможно, именно такая обстановка способствовала расцвету их способностей.

Я впервые попала в учреждение, где большинство сотрудников только время от времени появлялись на работе, а многие из них просто не имели определенных занятий. На этом фоне я оказалась «белой вороной», так как была полностью загружена. Помимо своих основных обязанностей — редактирования — мне пришлось выполнять еще и административные функции. Тем не менее эта нагрузка не шла ни в какое сравнение с моей предыдущей работой в издательстве «Высшая школа».

В то время ЦЭМИ не располагал собственным помещением, и его лаборатории были рассредоточены в различных зданиях по городу. Дирекция института и несколько других отделов, включая тот, где работали мы с Идой (моей подругой, будущей женой Джорджа Блейка), находились в небольшом старинном особняке на территории Нескучного сада.

Сотрудницы не замедлили оповестить меня, что у Иды роман с иностранцем. Вскоре Ида познакомила меня с этим таинственным иностранцем — Джорджем (к тому времени они поженились). Я ни о чем не расспрашивала и только из отдельных реплик Иды поняла, что Джордж — бывший разведчик, но никакого представления о его деятельности не имела.

Ида была переводчицей. Изредка ей приносили работу со словами: «Это срочно». Она небрежно бросала бумаги в стол в полной уверенности, что об этой «срочной» работе никто не вспомнит, — у нее был достаточный опыт деятельности в ЦЭМИ.

А тем временем я добросовестно корпела над рукописями. Такое усердие на фоне всеобщего безделья раздражало Иду, и она частенько отбирала мою работу со словами:

— Хватит заниматься этой ерундой. Идем гулять, — и уводила меня в парк.

Во время одной из наших прогулок я впервые услышала о Киме Филби. О том, что он бывший советский разведчик, нетрудно было догадаться. Ида сказала, что он интересный человек, к тому же привлекательный мужчина, но с одним недостатком — пристрастием к алкоголю. Тогда я не проявила любопытства и вспомнила слова Иды, только когда увидела Кима.

Знакомство

С Кимом я познакомилась совершенно случайно жарким июльским днем 1970 года.

Тогда в Москве проходили гастроли американского айс-ревю. В те годы приезд зарубежных артистов был редкостью и большим событием. За билетами выстраивалась длинная очередь, и они раскупались мгновенно. Некоторая их часть распространялась среди членов творческих союзов, и, поскольку моя мама работала в Доме актера, Ида попросила меня достать билеты. Я купила четыре билета: три для Иды, Джорджа и его матери («мутер», как ее называла Ида), гостившей тогда у них, и один для себя.