Павел Мельников-Печерский - Очерки поповщины

С богатых сто рублей серебром за каждую почти требу, а если взять священника на дом, то непременно, чтобы карета была. И это видя, прихожане из крестьян села Коломенского, которых старообрядцы почитают самыми твердыми в вере, сие незаконное действие и дозволение священников, чрез то возмутились».[258]

Отступления от устава, по которому положено совершать разные священнодействия, были не в одной Москве: они были повсеместны. Старообрядцы, предки которых отпали от церкви вследствие некоторых, немногих изменений в обряде, сделанных Никоном, ежедневно видели теперь совершенное отступление от древлеустановленных обрядов, но, извиняя и себя и попов своих известным изречением: «по нужде и закону пременение бывает», несомненно считали себя ревнителями и самыми строгими исполнителями старого обряда.

Едва ли не больше всего отступлений от устава допускаемо было старообрядческими попами при совершении таинств покаяния и евхаристии. Попы, не успевая исповедовать всех, передавали это право монахам, мирянам, даже женщинам. На Рогожском кладбище, где все-таки чин священнодействий сохранялся более чем в других местах, в трех часовнях собиралось по пятидесяти и более исповедников в одно время; причетник, называемый дьячком, громогласно читал им молитвы, положенные перед исповедью, потом по «Требнику» читал вопросы о всех грехах по порядку. Кающиеся, без различия пола и возраста, громогласно отвечали на каждый вопрос: «грешен, батюшка». Тут выходили смущения и соблазны, как рассказывали потом сами исповедники, и бывало немало смеха, когда женщины каялись в таких грехах, которые оне по своему полу делать не могут, и наоборот. Мужчины, например, каялись в том, что истребили во чреве своем младенцев, женщины в растлении девиц, дети в нарушении супружеской верности и т. п. На другой день все допускались к причастию. От такой гласной исповеди избавлялись только одни богатые прихожане: они исповедовали свои согрешения у себя в домах нарочно привозимым в каретах священникам.[259] Если это бывало на Рогожском, что же было в других местах, особенно там, где являлся «проезжающий священник» с вожаком вроде Степана Трифоновича Жирова? Причастие постоянно находилось только на Рогожском, на Иргизе и в Стародубском Покровском монастыре; оттуда оно развивалось по разным местам и хранилось не только у попов и монахов, но и у многих мирян в особых крестах и иконах, в которых делались так называемые тайники для вложения частиц. Иногда развозили запасные дары в ореховых свищах.[260] Но не везде и не всегда бывали действительно освященные на литургии запасные дары; большею частью они заменялись всенощным хлебом, т. е. просвирами, благословляемыми на литии во время всенощных под большие и малые праздники. Такие хлебы мог им благословлять в часовнях, и даже в домах, каждый поп. Ими и заменялся агнец, а вместо крови употребляли богоявленскую воду, которую иные ревнители «древляго благочестия» уважали едва ли не более, чем самое таинство, и повелевали соблюдать «честнее самих пречистых святых тайн».[261] Оттого лет пятнадцать тому назад старообрядцы за богоявленской водой приезжали к 5-го января в Городец из-за 400 и 500 верст;[262] то же, вероятно, было и на Рогожском. Бывали случаи, что старообрядцы покупали для своих попов у сельских православных священников запасные дары и употребляли их, как святыню, сознавая таким образом присутствие благодати при совершении таинства в православных церквах.[263] Иные старообрядческие попы доходили до такого кощунства, что приобщали и больных и здоровых сухарями из простого калача.[264] Это в особенности относится к попам сумленным или самозванцам, которым ни Иргиз, ни Рогожское, ни Покровский монастырь, конечно, не уделили бы никогда настоящих частиц запасного агнца. Чаще и чаще, то в одном, то в другом месте, старообрядцы узнавали о таких бесчинствах и, боясь прогонять попов, утешались текстом, бывшим у них в сильном ходу: «по нужде и закону пременение бывает». Но нередко бывали и смущения. Вооружались против попечителей крамолами в часовнях, и попы иногда должны были с большими предосторожностями, чем от полиции, спасаться бегством от духовных чад своих. Немногие ревнители старообрядства стали переходить в православие; не дремала в это время и беспоповщинская пропаганда: федосеевские и поморские учители многих старообрядцев увлекли в свои толки. Особенно сильна была такая пропаганда в Сибири. Впрочем, и в самой Москве перемазанцы нередко перекрещивались в Хапиловском пруду — этом Иордане федосеевцев Преображенского кладбища, или переходили в Покровскую моленную «Монина согласия». Гораздо более, чем в Москве и ее окрестностях, отступали от старообрядства, приемлющего священство, в другие секты — на Волге. В губерниях Саратовской, Самарской, Симбирской, Нижегородской толк «Спасова согласия» с каждым годом усиливался, приобретая значительное число новых последователей из поповщины, и, не имея руководителей, распадался на мелкие разномыслия. Там, по причине «оскудения священства», одни старообрядцы стали исповедоваться у бродивших по разным местам монахов, у скитниц и даже у канонниц, что высылаемы были Керженскими скитами к богатым старообрядцам для чтения псалтыря по умершим и для так называемого «стояния неугасимой свечи»; другие стали исповедоваться пред образом Спасителя по скитскому покаянию,[265] оправдываясь словами «Маргарита»:[266] «сам Спас исповедник и причастник»; третьи — у начетчиков из своих мирян, которые сделались, таким образом, чем-то вроде беспоповщинских «отцов с потребником»; наконец многие из старообрядцев стали совершать крещения и браки в церквах православных, в которые после того не заглядывали во всю свою жизнь. Последнее обстоятельство имело последствием замечательное распоряжение святейшего синода по епархиям Пермской, Оренбургской, Вятской и Донской (1840–1842). Было позволено в этих епархиях венчать старообрядцев в единоверческих и даже в православных церквах, не требуя от них перехода в единоверие или православие, не оглашая их браков и внося их в особые тетради.[267] В то же время многие старообрядцы, особенно в Пермской, Вятской и Тобольской губерниях, не имея попов, не желая венчаться в православных церквах, согласно упомянутому сейчас распоряжению, стали крестить младенцев сами и заключать так называемые сводные браки или же сходиться на брачное сожитие по благословению родителей. Это тоже было своего рода уклонением в беспоповщину. Мертвых[268] хоронили они без попов. Так образовался толк «самосправщиков», у которых нет ни наставников, ни учителей и ничего общего. Каждый околоток знает только своих, а с людьми других околотников редко имеет сношения, хотя бы они и держались одного вероучения и одних обрядов. Чтобы судить о том, до какой степени значительно было отпадение от поповщинского старообрядства, по причине оскудения «священства» и во избежание соблазнов от «сумленных» попов, достаточно упомянуть, что в одних нагорных уездах Нижегородской губернии, в тридцатых и сороковых годах, более двадцати тысяч человек сделались «самосправщиками». Из самосправщиков весьма многие переходили в Спасово согласие, в Нетовщину, в Петрово крещение и даже в Глухую нетовщину, Дрождники и Самокрещенцы Бондаревского согласия. Из беспоповщинских толков, особенно в Саратовской и частью в Самарской губерниях раскольники в значительном количестве переходили в молоканство, а отсюда в унитары (иудействующие или субботники).[269] В то же время в разных местностях Нижнего Поволжья, а также в Вятской, Пермской и Оренбургской губерниях, стали появляться тайные православные. Это были те, которые, беспристрастно рассуждая о розни между старообрядством и господствующею церковью и видя в своих общинах нескончаемые беспорядки и отступления от существеннейших правил и уставов древлего благочестия, приходили к заключению, что церковь, управляемая мирскими людьми (старшинами и попечителями), с ее беглыми попами и монахами, но без духовного святительского суда и без самих святителей, ни в каком случае не может почитаться спасительною, как отступившая от самых главных правил вселенских и поместных соборов. Они видели источник спасения в церкви православной, но по житейским расчетам, по зависимости в торговых и других делах от закоренелых старообрядцев, не решались открыто, гласно присоединиться к господствующему исповеданию. И стали они, для примирения с совестью, тайно прибегать к православным или единоверческим священникам для исправления духовных треб, прося их хранить в тайне принадлежность их к церкви. Церковь делала им такое снисхождение, памятуя апостола Павла, который с немощными был аки немощен. В числе тайных православных бывали даже настоятели и настоятельницы старообрядческих монастырей. Таков был, например, Павел, последний настоятель Иониной обители Комаровского скита, что в Черной-Рамени.[270] То же есть и теперь, но понятно, что называть их по именам, оглашать их тайну, пока они живы, не должно.