Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №2 (2004)

Впрочем, историческая правда от изменения позиции автора ничуть не страдает. В главе “Две недели на острове Котлин, а также вокруг него” С.Н. Се­манов показывает весьма далекое от идеального идейное, да и моральное “лицо” руководителей мятежа. “В основном вожди мятежа были людьми настроений самых неопределенных и весьма зыбких”, — пишет он. А политика, как известно, “не терпит пустоты”. Уже 10 марта 1921 года в сообщении кронштадтского радио “Всем... всем... всем...” появляется новый, совсем не “советский” (пусть даже и без коммунистов), да и не русский мотив: “Но если  наша борьба затянется, мы, может быть, и будем вынуждены обратиться к внешней помощи продовольствием для наших раненых героев, детей и гражданского населения”. “Тон последней фразы в высшей степени харак­терен. Ведь все понимали, что “внешняя помощь” может прийти только от международной буржуазии, ведь только она имела хлеб и консервы, уголь и обмундирование, не говоря уже о патронах и снарядах. Как же быть с излюбленным лозунгом мятежников, что восставший Кронштадт есть “гроза контрреволюции справа и слева”?..”, — задает риторический вопрос С. Н. Семанов. Дальше — больше. От лица кронштадтского ревкома был написан проект обращения к эмиграции. Его содержание говорит само за себя: “К вам, русские люди, скитающиеся по всему свету, но страдающие не меньше нас, к вам этот клич революционного Кронштадта. Нужны медикаменты для больных и раненых, нужна поддержка моральная, может быть, когда потребуется и военная помощь. Не медлите ни минуты, пока доставка возможна по льду”. “За две недели своего существования ревком проделал почти полный круг по политическому циферблату: уже раздался призыв о военной “помощи”...”, — заключает С. Н. Семанов.

Надо отметить, что призывы ревкома легли на благоприятную почву. Все российское масонство, составлявшее основной политический спектр “русской эмиграции”: от эсеров Зензинова и Чернова до кадета Милюкова, начало столь любимую ими бурную “деятельность”. Этот эпизод проиллюстри­рован С. Н. Семановым весьма подробно. “Энергичная и быстрая помощь готовилась во всех трех классических видах: пропагандой, материальной поддержкой, а потом вооруженным вмешательством. За две недели мятежа оказались приведенными в движение немалые силы. А за спинами Милюкова и Мартова, Чернова и Савинкова, Кутепова и Врангеля стояли, выжидая события, эскадры и армии под совсем иными флагами”. Россию от очередной интервенции могло спасти лишь немедленное подавление мятежа. И это спасение в очередной раз, по мистике русской истории, пришло в лице Красной Армии под руководством людей, отнюдь не замеченных в русском патриотизме (Тухачевский, Путна и др.).

“Кронштадтские моряки, солдаты гарнизона, тамошние рабочие, все граждане несчастного города-крепости совершили совокупный подвиг для своей страны. Именно их выступление положило конец “военному комму­низму”, который был самым свирепым “коммунизмом” среди всех последую­щих во всех концах планеты”, — заканчивает свое изложение истории “крон­штадт­ского мятежа” С. Н. Семанов. “Кронштадт” сделал свое дело — “Крон­штадт” должен был “уйти”, — добавим мы от себя.

Ксения Мяло • Пейзаж перед битвой (Наш современник N2 2004)

Ксения Мяло

Пейзаж перед битвой

Поражение СПС и “Яблока” на думских выборах 2003 года, в сочетании с сенсационным дебютом блока “Родина”, возбудило в тех достаточно размы­тых кругах политической и околополитической общественности, которые — по традиции, идущей с конца 80-х годов, — всё ещё принято именовать пат­риоти­ческими, странную и, строго говоря, преждевременную эйфорию. По-человечески понятное в первые дни, это чувство грозит серьёзными аберрациями восприятия нового расклада политических сил, когда на зыбком его основании делаются поспешные умозаключения о “русской думе” и едва ли не поднимаются тосты в честь “русской победы”.

Между тем первое, что бросается в глаза при более внимательном рас­смот­рении очертаний ландшафта, проступающих по мере того, как рассеи­ваются театральные клубы дыма над очередным супершоу, именуемым выборами, — это как раз то, что именно впечатляющий успех “Родины”, в сочетании с не менее впечатляющей неудачей КПРФ1, знаменует распад и конец просуществовавшей почти 12 лет объединённой патриотической оппозиции. В разное время она носила разные имена (а первым из них было ФНС), однако суть всего феномена, прошедшего через достаточно суровые испытания, выстоявшего в атмосфере жестокой травли “красно-коричневых” и неуклонно расширявшего поле своего влияния, составляло объединение “красных” и “белых” патриотов. Союз их, изначально насыщенный внутрен­ними противоречиями и несовместимыми взглядами на то, как следует “обустроить Россию” по одолении общего врага — мимикрировавшей под демо­кратию криминальной антинациональной олигархии, выдержал и беспрецедентное давление отечественных СМИ, откровенно поддержанных с Запада, и расстрел парламента, поддержанный оттуда же. И тем, кто покуда не забыл совсем ещё недавние времена, вряд ли стоит напоминать, что чем грубее и разнузданнее становилось давление на национальные силы, шель­муемые как “фашистские”, тем больше в разношёрстной оппозиции отходил на второй план вопрос о её внутренних противоречиях и разногласиях. Какое-либо обсуждение их считалось в патриотических кругах чуть ли не дурным тоном, а все попытки такого рода с порога отметались как проявления пустой и вредной вздорности.

Хорошо известно, однако, что загоняемые вглубь, не выявляемые, не высветляемые противоречия имеют опасную тенденцию, накапливаясь, обретать взрывную силу и тогда — идёт ли речь о чисто человеческих или политических союзах — обваливать всю систему сложившихся отношений, как только для этого наступает подходящий момент.

*   *   *

Такой момент, такой “час Ч” для объединённой патриотической оппозиции наступил, собственно, уже с приходом к власти В. В. Путина. Достаточно просмотреть сегодня номера ведущих патриотических изданий за 1999—2000 гг., чтобы поразиться разнобою оценок — а также и тому, как велик уже тогда был, притом даже и для тех, кто сегодня истощает русскую бранную лексику, свидетельствуя действующему президенту РФ своё омерзение, соблазн усмотреть в возвышении Путина доказательство очередной “русской победы”. А ведь причина всех этих скороспелых надежд лежала на поверхности и была до смешного элементарной: всего-навсего перемена языка власти. С прихо­дом Путина державно-патриотическая риторика (к которой, чуя перемену воздуха, пытался — впрочем, безуспешно — прибегать уже и Ельцин в послед­ние года полтора своего президентства) демонстративно потеснила уже неперено­симые для немалой части общества глумливые рассуждения о патриотизме как чувстве, будто бы “присущем и кошкам”, о едва ли не непристойности самих слов “родина” и “отечество”, наконец, низвержение и осмеяние всех когда-либо бывших — и “красных”, и “белых” — побед и свершений России.

И вот тут-то и обнаружилось, что единство красно-белого блока держалось в основном силой “против”, а не силой “за”, что смётан он на живую нитку и что к линиям напряжения достаточно лишь прикоснуться политтехноло­гической бритвой, дабы швы разошлись. Судя по всему, операция была проведена умело, и, как оказалось, для многих представителей “белой” части объединенной патриотической оппозиции этой малости — перемены риторики без перемены сути режима — едва ли не достаточно. И что, более того, сходясь с либерал-демократами в общей негативной оценке всего советского периода отечественной истории и даже углубляя эту оценку в недоступной нашим доморощенным демократам религиозно-философской перспективе (когда Октябрьская революция и всё последовавшее за ней описывается как грехопадение, апофеоз апостасии, т. е. богоотступничества), они хотели бы вывести из-под града ударов и оскорблений лишь искренне ими любимую дореволю­ционную Россию. Для наиболее патриотичных — но далеко не для всех “белых” — ценностью в советском наследии обладает разве что часть, связанная с Великой Отечественной войной (и то — в причудливом сочетании с реверан­сами в сторону коллаборанта генерала Краснова и двух его русских дивизий Waffen SS), и черты преемства внешней политики СССР по отношению к Российской империи. Тема социальных достижений советского времени даже не обсуждается, да и сама идеология социального равенства, например Н. Нарочницкой, несомненно, самым сильным и ярким представителем правой части блока “Родина”, оценивается, в сущности, как одно из проявлений всё того же духа апостасии. Такой взгляд, не имея ничего общего не только с коммунизмом или советским социализмом, но даже и с самым умеренным социал-демократизмом, наследует скорее линии Жозефа де Местра, Льва Тихомирова и даже, в принципиальном неприятии самой идеи социального равенства как отрицания установленной свыше сословной иерархии, барона Юлиуса Эволы. По-своему красноречивы, хотя, разумеется, не столь глубоко и выстроенно проработаны, и заявления Дмитрия Рагозина о категорическом нежелании быть в “коммунистической конюшне”. Разумеется, это язык разрыва, а не партнёрства, пусть даже и ограниченного всевозможными “но”. А потому оставим на совести журналистов, видимо, совсем не ориентирую­щихся в теме, поспешную оценку “Родины” как лево центристского блока. С не меньшими, а пожалуй что и с большими основаниями он может также претендовать на звание блока право центристского; по крайней мере, правая составляющая в классическом, а не извращённом, как в случае с СПС, виде проработана в “Родине” несравненно лучше, нежели левая.