Двадцатые (СИ) - Нестеров Вадим

Эту пропитанную юмором картину из фондов «Третьяковки» можно рассматривать очень долго – и честно отрабатывающего на «халтурке» батюшку, и пьяненького хозяина в хипстерских клетчатых штанах, и наследника, под шумок жующего булку, и старательно подпевающих «безденежных донов»… Да что говорить – одно только изображение приблудной богомолки справа, прикармливаемой в доме «из милости», могло бы стать сюжетом отдельной картины.

Сразу вспоминается многократно вспоминаемый в этой книге Шмелев, "Лето Господне":

Ну-ну, отверзи уста, протодьякон, возблагодари… — ласково говорит преосвященный. — Вздохни немножко…

Василь-Василич чего-то машет, и вдруг садится на корточки! На лестнице запруда, в передней давка. Протодьякон в славе: голосом гасит лампы и выпирает стекла. Начинает из глубины, где сейчас у него блины, кажется мне, по голосу-ворчанью. Волосы его ходят под урчанье. Начинают дрожать лафитнички — мелким звоном. Дрожат хрустали на люстрах, дребезгом отвечают окна. Я смотрю, как на шее у протодьякона дрожит-набухает жила, как склонилась в сметане ложка… чувствую, как в груди у меня спирает и режет в ухе. Господи, упадет потолок сейчас!..

Преосвященному и всему освященному собору… и честному дому сему… — мно-га-я… ле… т-та-а-ааааааа!!!

Гукнуло-треснуло в рояле, погасла в углу перед образом лампадка!.. Падают ножи и вилки. Стукаются лафитнички. Василь-Василич взвизгивает, рыдая:

— Го-споди!..

От протодьякона жар и дым.

Совершенно «чеховская» картина, с тем же горьковатым юмором, что у великого писателя, которого мы недавно вспоминали в связи с тем же Мещанским училищем.

Кстати, как отметила известный сетевой просветитель@torbova, у картины есть и второе название «Отец Прокадим Вонмигласов возглашает многолетие». А через несколько лет после написания картины, в 1884 году, выдуманная художником фамилия Вонмигласов появится в тоже очень смешном рассказе Чехова «Хирургия». Совпадение? Не думаю!

Или вот еще, из любимых – «Просительница», 1880-е. Наверное, вечный для России типаж, такие и сегодня в любой очереди в пенсионном фонде сидят.

Но настоящей вершиной творчества Николая Неврева стали его картины на исторические темы. В его работах нет фентезийной масштабности Васнецова или забирающей сказочности Рериха.

Неврев просто «оживляет» историю.

Он берет какой-нибудь известный эпизод и делает персонажей учебников истории живыми людьми. Для примера - пожалуй, самая известная его картина «Петр I в иноземном наряде перед матерью своей царицей Натальей, патриархом Адрианом и учителем Зотовым».

Она, если не путаю, даже в советский учебник «Истории СССР» попала. Лучащийся счастьем будущий царь-император, ужас на лице матери, оторопевший и явно растерявшийся патриарх… И только хитрован Зотов, будущий «архиепископ прешпурский, всея Яузы и всего Кокуя патриарх» – как всегда, себе на уме и держит покерфейс.

Или вот – мое любимое, «Ксения Борисовна Годунова, приведенная к Самозванцу».

Нечаянный «царь горы» Лжедмитрий Первый, по чьему приказу только что задушили веревками вдову и сына Годунова, и пощадивший царевну Ксению только для того, чтобы сделать своей наложницей – сидит к нам спиной. Но я почему-то точно знаю – какое у него выражение лица.

Наверное, это и называется – талант живописца.

Биография художника – это его картины, поэтому историю жизни Николая Неврева я могу рассказывать долго. Вот только финал у этой истории грустный – постоянное безденежье обернулось для художника тяжелейшей депрессией, и в 1904 году Николай Васильевич Неврев покончил жизнь самоубийством.

Ну а мы переносимся в 1913 год, ко второму знаменитому выпускнику, покинувшему стены Мещанского училища.

Кухаркин сын

15-летнего сына сторожа Сашу Ильичева после окончания Мещанского училища пристроили служить конторщикам в «Товарищество Тверской мануфактуры», где он и проработал - не месяц, не два, а четыре года.

При этом «кухаркин сын» оказался не только головастым, но и очень упрямым, и мечты об образовании не оставлял. Все эти годы, урывая время от сна, он самостоятельно штудировал гимназическую программу.

И вот, наконец, настал момент его триумфа – он экстерном сдает экзамены за гимнастический курс и получает в Московском учебном округе аттестат зрелости. Вот только произошло это в начале 1917 года.

Через несколько недель случилась Февральская революция, страна понеслась под откос, и его вожделенный аттестат стал даром никому не нужен.

Другого это могло сломать, но Александр пережил два бурных года, и в 1919 году он вновь возвращается в родные стены Мещанского училища. Но уже в другом качестве – в статусе студента горного факультета Московской горной академии. И вновь – блестящие результаты во время учебы и диплом горного инженера по механической специальности, полученный в 1925 году.

Одного из самых многообещающих выпускников МГА направляют в Харьков, в Гипрошахт, где он занимается проектированием горно-механического оборудования для угольных шахт, в частности, шахтных подъемных установок. И вновь бывший «кухаркин сын» демонстрирует недюжинные способности, вследствие чего молодого ученого отправляют в двухгодичную научную командировку в Германию и США – перенимать опыт передовых промышленных стран.

А по возвращении из-за океана в 1929 году Александр Семенович вновь оказывается в здании на Большой Калужской, с которым его судьба повязана, похоже, намертво.

На сей раз – в качестве доцента кафедры горной механики МГА, возглавляемой его учителем, академиком Михаилом Михайловичем Федоровым.

Я уже не буду подробно рассказывать про этого горняка-казака, сына потомка кошевого атамана Запорожской Сечи и дочери пластунского сотника, который стал одним из лучших горных инженеров Российской империи – а то я никогда не закончу. Просто полюбуйтесь на «конверт первого дня» с маркой, выпущенной непризнанной Донецкой народной республикой к 150-летию ученого.

Один из главных создателей российской горной науки оценил потенциал своего лучшего ученика еще во время учебы, поэтому все эти годы добивался возвращения Ильичева в академию.

Возлагаемые на него надежды доцент Ильичев оправдал с лихвой, уже через год, в 1930 году и 32-летнем возрасте заслужив профессорское звание. На виньетке первого выпуска горных инженеров шахтного строительства (и последнего выпуска горняков, сделанного Московской горной академией), они рядом - оба профессора, молодой и старый, учитель и ученик.

Через пару месяцев Московскую горную академию разделят на шесть самостоятельных вузов, и они станут профессорами Московского горного института. Через два года, в 1932 году академик Федоров переедет из Москвы в Киев, в Украинскую академию наук, оставив кафедру своему лучшему и любимому ученику. Кафедру «Горной механики» МГИ профессор, а позже академик Ильичев будет возглавлять несколько десятилетий, до последнего дня своей жизни.

Ильичев, еще в 1939 году избранный членом-корреспондентом АН СССР, был одним из крупнейших ученых-горняков Советского Союза. Более того – он оказался единственным из своего поколения, кто смог стать вровень с титанами отрасли, начинавшими еще до революции – Федоровым, Скочинским, Терпигоревым, Спиваковским и т.п.

Бывший «кухаркин сын» стал гордостью московской горной научной школы, и не случайно именно Ильичев, единственный из всех, получил орден Ленина при награждении, приуроченном к 20-летию Московской горной академии.