Театр – волшебное окно - Коллектив авторов

только вместе со смертью. («Мы живем в такое время, когда старость отодвигается все дальше и дальше. И мне хочется сделать спектакль, в котором я обниму старость», – в одном из интервью поделился Люк Персеваль). Он скомпилировал фрагменты из романа Дмитрия Верхюлста «Библиотекарь» с фрагментами из «нет повести печальнее на свете» Вильяма Шекспира. Текст, как всегда, нещадно сократил и осовременил. Представил постановку «ROMEO&JULIET или Милосердная земля» в Каменноостровском театре (вторая сцена БДТ).

Действие, как уже не трудно догадаться, происходит в доме престарелых, где Дезире (Дмитрий Воробьев) в окружении медработников и «любимой» семьи встречает свой 74-й день рождения. Он таки решился поиграть в безумие, выбрав для своего возраста самое подходящее заболевание – деменцию. Старый, одинокий неудачник, окруженный людьми, к которым испытывает исключительно отвращение, отважился вырваться из трехмерной клетки бесконечной поруки, но, увы, оказался заложником собственной черепной коробки.

С трех сторон сцену обрамляет деревянный амфитеатр – сознание нашего героя (художник Катрин Бракк), наполненный «хором незабудок» – группой молчаливых, миловидных старушек в цветастых ночнушках. Сам Дезире становится центром круга. Осью всего спектакля (не об этом ли он мечтал?). Реальность здесь раскладывается на два или даже три плана. В одном – внутренний голос Дезире. В другом – реплики жены и дочери, а также диалоги сотрудников медицинского учреждения, в третьем – нечто вневременное, непосредственно текст «Ромео и Джульетты». Мир нашего героя населяют санитарки и трупы. Но внутри все еще «сидит» Шекспир. Раз за разом к Ромео приходит воспоминание о неслучившейся возлюбленной Розе – призрак Розы (Мария Шульга) в зеленом платье брезжит на периферии сцены. Это фантом его воображения. В спектакле ей позволено только петь и изредка неуловимо смеяться. Зритель не видит даже ее лица. Дезире, конечно, очень удобно видеть в ней возможную идеальную возлюбленную. Ведь встреча их в юности оказалась единственной и мимолетной. Роза – лишь объект, на который герой перекладывает свои представления о возможных идеальных отношениях, абсолютной любви, реализованных возможностях. Реальная же Роза Розендалс – не больше, чем жертва Альцгеймера, «заблудившаяся» в том же доме престарелых.

Жаль, все никак нашему Ромео не удается остаться со своей Джульеттой наедине. Жена и дочь все еще бродят по этому замкнутому кругу. Ируте Венгалите – Госпожа Моник, что же вы хотите от своего выжившего из ума мужа? Что же вы шипите на него? Успокойтесь, он вас все равно не узнает. Ненависть. Одна только ненависть проступает в ее голосе, в резких издевательских фразах, даже в контурах тела, грузного, малоподвижного, почти геометричного, будто обрубленного невзрачным серым костюмом. «Было же? Ведь было?». Прошлая Джульетта боится. Она боится одиночества и пустоты.

Варвара Павлова – Шарлотта, не откровенничайте с отцом. Он вас все равно не услышит. Только пукнет в ответ, как и полагается старому маразматику. Беспомощность. Остается одна только беспомощность. Слышишь, Дезире? Ты создал целую оперу из завываний старух, санитарок и своего семейства. Нравится? Нет. Для тебя это уже ни имеет никакого значения. Твоя реальность, твоя действительность теперь отличается от реальности этих мелких людишек. Они остались жить на земле, у них все еще есть опора: грязь и ничтожество этого мира. А у тебя этой опоры нет. Ты, словно связка воздушных шаров, отцепленных от запястья жены, улетел покорять новые измерения своего бессознательного. Так и не пообещав вернуться.

«Воздуха не хватает», – все восклицает госпожа Моник. В этом месте кислорода достаточно только трупам. Хватит и Дезире. Теперь и он труп. Ушел вслед за Розой. Без каких-либо бессмысленных надежд на встречу в будущем. Благо, смерть их не бессмысленна. Ведь после каждой гибели своих пациентов старшая медсестра (Ирина Петракова) неделю чувствует себя бессмертной и живет полной жизнью. Круг не замыкается. Ждите новых поступлений.

Не о любви шла речь в этом спектакле. Режиссер, скорее обозначил краткий курс того, как можно разрушить свою жизнь и на обломках построить мир своих иллюзий. Но «обнять старость» Люку Персевалю однозначно удалось. Актуально. Особенно, учитывая важность проблемы старческого маразма среди стремительно стареющего населения большинства развитых и ряда развивающихся стран. Правда, можно сказать, что в определенных смыслах «Милосердная земля» воспроизводит темы и приемы прежних спектаклей Люка Персеваля. Например, тема деменции подспудно, не в такой брутальной подаче, как, например, в одноименном спектакле Корнеля Мундруцо, присутствовала в «Вишневом саде», где реальность, казалось, просматривалась сквозь дырявое рубище памяти Любови Андреевны Раневской. Изолированное внутри себя самого сознание стареющего Макбета, безнадежно влюбленного в юную красавицу жену, материализовывало множественные фантомы. Но никогда раньше эти темы и приемы не работали так буквально, так тавтологично, не подавались простой рифмовкой текстов литературного и театрального, речевого и визуального.

Ностальгическое эссе. Воспоминания

Жанна Морозова

Все началось с Мгебровых.

Был конец 1950-х, и начиналась эпоха подъема, надежд, иллюзий – эпоха возрождения, шестидесятые годы. Да, она длилась недолго, десять лет, в шестьдесят восьмом она закончилась. Но ведь 10 лет были, и они были лучшее, что случилось со страной за 70 лет советского существования. Это было время романтическое, смелое, объединяющее в братство единомышленников, формирующее свободного человека. Как мы любили свою несчастную родину в то десятилетие.

Дух обновления, надежд, свободы наполнял сердца, будил волю и ум, люди перестали быть чужими, безразличными – мы все были на одном корабле, на одних волнах – и корабль наш плыл.

Воздух свободы и надежд создавало искусство, прежде всего театр. В Ленинграде, в Москве, которые молчали десятилетиями, где не пробивалось на поверхность ничего живого, вдруг появились талантливые люди. А. Эфрос, О. Ефремов, Ю. Любимов, Н. Акимов, Г. Товстоногов создали театры – трибуны, динамичные, напористые, смелые, революционные. Мы ходили в эти театры исповедоваться, учиться, формировать себя, от спектаклей дух возносился и все становилось по плечу. Они выражали, придавали форму всему, что кипело в душе.

А как жадно и страстно мы стремились увидеть, услышать, понять, принять в себя новый театр.

Мы с мужем ездили в Москву на один вечер, чтобы увидеть «Три сестры», «Г-на де Мольера» или «Ромео и Джульетту» Эфроса. Уезжали в ночь, какие-то рубли давали проводнику, чтобы не брать билеты – церковные мыши были богаче нас.

В Москве днем репетиция, вечером спектакль, и в ночь обратно в Ленинград – успеть на работу. Таких поездок было несколько в сезон, потому что жить без «Современника», Таганки, без гениального А. Эфроса было уже невозможно.

Ленинградские театральные впечатления были скромнее, хотя у Г. Товстоногова и Н. Акимова были прекрасные спектакли – например «Мещане» – замечательный актерский ансамбль и тонкая,