Лев Троцкий - Историческое подготовление Октября. Часть I: От Февраля до Октября

Империалистическое полуобъединение Европы могло бы быть достигнуто, как мы старались показать, в результате как решительной победы одной группы великих держав над другой, так и самого нерешительного окончания войны. И в том и другом случае объединение Европы означало бы полное попрание принципа национального самоопределения для всех слабых наций и сохранение и централизацию всех сил и орудий европейской реакции: монархии, постоянной армии и тайной дипломатии.

Демократическое, республиканское объединение Европы, действительно способное обеспечить свободу национального развития, возможно только путем революционной борьбы против милитаристического, империалистического, династического централизма, путем восстаний в отдельных странах, путем слияния этих восстаний в общеевропейскую революцию. Но победоносная европейская революция – каковы бы ни были ее перипетии в отдельных странах, – за отсутствием других революционных классов, может передать власть только пролетариату. Следовательно, Европейские Соединенные Штаты прежде всего представляют собою форму – единственно мыслимую форму – диктатуру европейского пролетариата.

Л. Троцкий, «Программа мира», изд. «Книга», Петербург 1917 г.

Послесловие (1922 г.)

«Программа мира» тесно примыкает, по своему содержанию, к работе «Война и Интернационал».

Несколько раз повторяющееся в «Программе мира» утверждение, что пролетарская революция не может победоносно завершиться в национальных рамках, покажется, пожалуй, некоторым читателям опровергнутым почти пятилетним опытом нашей Советской Республики. Но такое заключение было бы неосновательно. Тот факт, что рабочее государство удержалось против всего мира в одной стране, и притом отсталой, свидетельствует о колоссальной мощи пролетариата, которая в других, более передовых, более цивилизованных странах способна будет совершать поистине чудеса. Но, отстояв себя в политическом и военном смысле, как государство, мы к созданию социалистического общества не пришли и даже не подошли. Борьба за революционно-государственное самосохранение вызвала за этот период чрезвычайное понижение производительных сил; социализм же мыслим только на основе их роста и расцвета. Торговые переговоры с буржуазными государствами, концессии, Генуэзская конференция[97] и пр. являются слишком ярким свидетельством невозможности изолированного социалистического строительства в национально-государственных рамках. До тех пор, пока в остальных европейских государствах у власти стоит буржуазия, мы вынуждены, в борьбе с экономической изолированностью, искать соглашения с капиталистическим миром; в то же время можно с уверенностью сказать, что эти соглашения, в лучшем случае, могут помочь нам залечить те или другие экономические раны, сделать тот или иной шаг вперед, но что подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы.

Что Европа представляет не только географический, но и хозяйственно-политический термин, об этом ярко свидетельствуют события последних лет: упадок Европы, рост могущества Соединенных Штатов, попытки Ллойд-Джорджа «спасти» Европу при помощи комбинации методов империализма и пацифизма.

Сейчас европейское рабочее движение находится в периоде оборонительных действий, собирания сил и подготовки. Новый период открытых революционных боев за власть неизбежно выдвинет вопрос о государственных взаимоотношениях народов революционной Европы. Единственным программным решением этого вопроса являются Европейские Соединенные Штаты. Поскольку опыт России выдвинул советское государство, как наиболее естественную форму диктатуры пролетариата, и поскольку пролетарский авангард других стран принципиально усыновил эту государственную форму, можно полагать, что, при возрождении непосредственной борьбы за власть, европейский пролетариат выдвинет программу Федеративной Европейской Советской Республики. Опыт России в этом отношении крайне поучителен. Он свидетельствует о полной совместимости при режиме пролетариата самой широкой национальной и культурной автономии с хозяйственным централизмом. В этом смысле лозунг Соединенных Штатов Европы, переведенный на язык советского государства, не только сохраняет весь свой смысл, но еще только обещает обнаружить свое огромное значение в предстоящую эпоху социальной революции.

Л. Троцкий. НА ЭТОМ ПУТИ ВЫХОДА НЕТ

В заседании Государственной Думы 3 марта 1916 г. г. Милюков[98] возразил на критику слева: «Я не знаю наверное, приведет ли правительство нас к поражению… Но я знаю, что революция в России непременно приведет нас к поражению, и недаром этого так жаждет наш враг. Если бы мне сказали, что организовать Россию для победы значит организовать ее для революции, я сказал бы: лучше оставьте ее на время войны так, как она была, неорганизованной». Эта цитата интересна не только как свидетельство того, что в прошлом году г. Милюков не в одном интернационализме, как ныне, но и во всей вообще революции видел агентуру кайзера: для либерального сикофанта такая оценка была в самый раз. Гораздо интереснее пророчество г. Милюкова: «я знаю, что революция в России непременно приведет нас к поражению». Откуда такая уверенность? В качестве историка, г. Милюков не мог не знать, что были революции, которые приводили к победам. Но в качестве империалистического политика, г. Милюков не мог не понимать, что идея захвата Константинополя, Армении и Галиции не способна зажечь пламя энтузиазма в груди революционных масс. Милюков предчувствовал и даже твердо знал, что в его войне революция не может принести с собой победы.

Правда, когда революция разразилась, г. Милюков попытался немедленно же запрячь ее в колесницу союзного империализма. Именно за это его приветствовали восторженным металлическим лязгом все несгораемые кассы Лондона, Парижа и Нью-Йорка. Но эта попытка наткнулась на полуинстинктивный отпор рабочих и солдат. Г. Милюков оказался выброшен из министерства: революция, как видим, действительно не принесла ему победы.

Милюков ушел, но осталась война. Составилось коалиционное правительство, – из мелкобуржуазных демократов и притаивших до поры до времени империалистические когти представителей буржуазии. Нигде, может быть, эта комбинация не обнаружила в такой мере свой противореволюционный характер, как в области международной политики, т.-е. прежде всего войны. Капиталистическая буржуазия послала в это правительство своих представителей во имя «наступательных действий на фронте и неизменной верности нашим союзникам» (резолюция кадетской конференции). Мелкобуржуазные демократы, считающие себя социалистами, вошли для того, чтобы – «не отрываясь» от капиталистической буржуазии и ее мировых союзников – закончить войну по возможности скорее и по возможности безобидно для всех участников: без аннексий, без контрибуций и даже с гарантией национального самоопределения.

Капиталистические министры отказывались от аннексий – до более благоприятного времени: за эту чисто словесную уступку они получили от своих демократических сотрудников обязательство не выходить из строя союзников, подтянуть армию и сделать ее способной к наступлению. Отказываясь (пока что) от Константинополя, господа империалисты приносили довольно сомнительную жертву, так как в результате трехлетней войны путь до Константинополя стал не короче, а длиннее. Демократы же, в благодарность за платонический отказ либералов от проблематического Константинополя, перенимали все наследство царской дипломатии, признавали все заключенные его договоры и ставили весь авторитет революции на службу дисциплине и наступлению. Эта сделка означала прежде всего отказ «вождей» революции от самостоятельной международной политики: для мещански-малодушной партии, которая, будучи в большинстве, добровольно отказалась от власти, такой вывод был только естественным. Предоставив князю Львову создавать революционную администрацию, г-ну Шингареву – воссоздавать финансы революции, а г-ну Коновалову – организовать промышленность, мелкобуржуазная демократия не могла не предоставить г.г. Рибо, Ллойд-Джорджу и Вильсону[99] руководство международными судьбами революционной России.

Если, таким образом, революция в нынешнем своем фазисе не изменила характера войны, зато она произвела глубочайшее действие на живую силу этой войны, армию. Старая принудительная дисциплина исчезла. Солдат спросил себя: во имя чего он должен проливать свою кровь, которую он теперь стал ценить дороже, чем при царизме? Всплыл и стал ребром вопрос о тайных договорах. Воссоздать «боеспособность» армии в таких условиях означало сломить революционно-демократическое сопротивление солдат, усыпить их пробудившуюся политическую совесть и – впредь до возвещенного в принципе «пересмотра» старых договоров – поставить революционную армию на службу все тем же старым целям. Эта работа оказалась не по плечу октябристскому бурбону Гучкову. Для выполнения ее необходим был «социалист». Такой отыскался в лице «самого популярного» из министров – Керенского.