Сокровенный храм - Морис Метерлинк

Затем, в присутствии того, в чьих руках находилась бы моя судьба, мой заботливый, бдительный друг укрыл бы меня под своим крылом, воодушевил бы меня своим дуновением, просветил бы меня своим знанием. Он продиктовал бы мне слова, которые нужно сказать, и которые одни могли бы ответить на тайные возражения властелина моей судьбы. Он подсказал бы мне манеру держать себя, умолчания, движения; он придал бы мне веры в себя, подверг бы меня не имеющему имени влиянию, которое гораздо более всех доводов разума и красноречия моего собственного интереса определяет часто выбор людей. Я очень боюсь, чтобы мое чувство не воздержалось от всего этого. Оно не пожелает побеспокоиться. Оно не появится на привычном пороге. Непроницаемое, глухое к той мысли, что жизнь моя не заключается более всецело во мне самом, оно станет действовать согласно своим вековым убеждениям и, думая услужить мне неудачей того, что, по его мнению, меня не касается, причинит мне более зла, заставит пережить более тяжкое страдание, чем если б оно изменило мне при близости смерти. Я внесу таким образом в это дело лишь бледный отблеск, нечто в роде призрака моего счастья, и со страхом задаю себе вопрос, достаточно ли будет этого, чтобы уравновесить зложелательную волю чужой удачи, властью от которой я облечен, и представителем которой являюсь».

XIII

Несколько дней спустя друг мой уведомил меня, что попытка его не удалась. Возможно, что он обязан этой неудачей лишь случаю или недостатку веры в себя. Ибо уверенность, предчувствующая успех, изо всех сил старается заполучить его, находит ресурсы, незнакомые колебанию и сомнению, и не выказывает ни одной из тех невольных слабостей, которыми умеет воспользоваться инстинкт противника. Вероятно также и то, что много истины в его постановке вопроса о бессознательном чувстве. Впрочем, на известной глубине уверенность в себе и бессознательное чувство сливаются; и весьма трудно определить, где начинается одно и кончается другая.

Не останавливаясь на этих чересчур тонких изысканиях, послушаем, как жизнь предъявляет нам другие вопросы прямее относящиеся к счастью, которое является одним из величайших жизненных вопросов. Это имеет, так сказать, повседневный интерес. Жизнь спрашивает у нас, например, как должно вести себя относительно безопорных неудачников, несчастная звезда которых с роковой силой неминуемо приводит к бездействию все, что осмеливается войти в сферу, часто весьма обширную, ее губительного влияния. Должно ли без церемоний бежать от них прочь, как советует доктор Фуассак? – Да, разумеется, если их несчастья происходят от неосторожного, рискованного, невнимательного, неуживчивого, смутного или склонного к утопиям духа. Неудача – заразительная болезнь, которая часто сообщается от одного бессознательного чувства другому. Но, если дело идет о действительно незаслуженных несчастьях, поражающих тех, кого мы любим, то бегство несправедливо и постыдно. В этом случае свободная и гордая часть нашего существа, не ведающая многого, но созидающая истины другого рода, похожие на первые цветки только что возникающего мира, обязана противостоять всесветной мудрости бессознательного чувства, не обращать внимания на его предупреждения и увлечь его за собою в падении, которое является победою на поприще, освещенном идеалом, победою, с которою придется, быть может, в один прекрасный день посчитаться и бессознательному чувству.

XIV

Мы доведены таким образом до необходимости спросить у себя, действительно ли бессознательное чувство, которому приписываем мы свою удачу, непреложно, и не может быть усовершенствовано? Кто из нас не наблюдал за странными привычками счастья? Оно кажется, когда видишь его действующим в небольшом городке или среди известного числа людей, которых не теряешь из виду, чем-то в роде упорного и причудливого божества, похожего на слепня. Смотря по существу или событию, к которому оно прильнет, оно тотчас же принимает резко очерченные характер и личность. Оно имеет весьма различные мании, но, так сказать, неизменяемо в любой из них. Смотря по тому, застигнешь ли первое или второе из его движений, бывает немыслимо или легко предвидеть, как поступит оно дальше. Противобожество, которое нельзя всецело облечь ни в какой образ, в одном месте оно появляется вдруг неожиданно, словно струя воды среди пустыни, и исчезает, создав мимолетный оазис. В другом случае, оно возвращается через правильные промежутки, собирается в кучку и разлетается, словно перелетные птицы, повинующиеся порядку времени года. Направо от нас оно опрокидывает человека и не занимается им более; слева поражает другого и со страшными упорством преследует свою жертву. Но, почти всегда, идет ли дело о благе или зле оно останется удивительно верным характеру, принятому на себя раз навсегда. Например, тот, кто не имел успеха на войне, никогда и не будет иметь его; другой будет правильно проигрывать или выигрывать в картах; третий всегда будет неизбежно обманут; четвертый убедится в преследовании со стороны воды, огня или уличных приключений; пятый окажется постоянно счастливым или несчастным в любви, в денежных делах, и так далее. Не служит ли это, если не доказательством, то, по крайней мере, указанием на то, что оно царит не вне нас, а в нас самих, и что мы образуем его и облекаем скрытой силой, проистекающей исключительно от самих нас? Иной раз странные перевороты, которые сами похожи на мании, происшедшие от его маний, резко порывают его привычки и опровергают его характер, чтобы тотчас же подтвердить его в другой атмосфере. Тогда говорят, что «счастье повернуло». Не есть ли это скорее поступательное движение впереди бессознательного чувства? Не пробуждаются ли, наконец, его внимание и способность? Не замечает ли оно в конце концов, что важные события развертываются в мире, который приходит с ним в соприкосновение? Не приобретает ли оно известной опытности? Не проникают ли в его одиночество луч разума, удар молний воли, и не предупреждают ли они опасность? Не познает ли оно после многих годов и многих жестоких испытаний, что ему выгодно выйти из своей, чересчур доверчивой, апатии? Не потрясают ли несчастья извне его опасного сна? – Или же, если оно всегда знало, что происходить за пределами его тюрьмы, удастся ему после тщетных, тяжелых усилий в удобный момент проделать нечто в роде скважинки в толстом слое веков и равнодушия, который разлучает его с неведомыми сестрами, волею и разумом, – и принять таким образом участие в мимолетной жизни, от которой зависит часть его существования?

XV

Однако же придется признать, что этой гипотезы бессознательного чувства не достаточно для того, чтобы объяснить все несправедливости счастья. Из них три наибольшие, три самые реальные несчастья, которые только могут постигнуть человека, поражают его обыкновенно с самого рождения: я хочу назвать полнейшую бедность, болезнь (преимущественно