Грозный час России. Предчувствие национальной катастрофы - Леонид Николаевич Андреев

class="p1">Читайте книги и посещайте музеи, бывайте в театрах, дружите с людьми. Об-щайтесь с великими; их бессмертно звучащие речи сильнее грохота снарядов, их правдивой красоты не победить лживым красотам ночных пожаров. Крови слишком много, она подступает к горлу, в ней можно захлебнуться и потерять сознание, — держитесь крепче за великих, за пророков и человеколюбцев, их светло-веющие одежды имеют силу держать над пучиной. И когда ослепленный Богом, как все обреченные, уже безнадежно лгущий Вильгельм снова скажет о «силе нервов, которая побеждает», — противопоставьте ему силу Духа, которая не знает поражений. В поднятых к небу руках, в сердцах, вознесенных горе, — вот где наша сила, и верная помощь солдату, и обет великой победы над страшным врагом!

Надо молиться! Молитвою живы только люди: молитвою живет в живых сам Бог. Творите Бога непрестанно!

Горе побежденным!

В так называемом «пораженчестве» я подметил одну очень резкую и многое объясняющую черту: изумительную психологическую грубость. Либо человек рассматривается совсем механически, безо всякого касательства к его душе, либо дается ему воистину лошадиная психология, упрощенная и наивно материализованная, как кнут, упряжь и хомут на шее. Кто и когда интересовался душевными болезнями или здоровьем лошади?

И ветеринары, какими являются искренние пораженцы, чистосердечно и пламенно призывают на свою голову поражение, веруя, что оно будет началом новой, светлой жизни. Именно в этом суть: поражение как начало новой, светлой жизни. Они полагают, что побитый, ограбленный и униженный народ — в данном случае русский — в унижении и несчастиях своих почерпнет мощную силу для противодействия и борьбы с тем злом, которое завело его в трясину позора. И наоборот — полагают дальше ветеринары психологии, — случись русскому народу победить, это будет великое горе: обольщенный победою, он мгновенно ослепнет, в зло поверит как в сущее добро и покорно поплетется за колесницею доморощенных врагов, которые заведут его в новую трясину реакции. По их упрощенному толкованию, побитый народ только и будет кричать, что «долой», а победивший забудет все человеческие слова и во всю глотку будет орать «ура! «. «Ура» и барабан — только и всего, и в этом — вся победа.

К этому ветеринары добавляют и опыт, этот «пошлый ум глупцов»: с русским народом всегда так бывало, что после основательного битья он как встрепанный просыпался для энергичной общественной и политической самодеятельности. Отнюдь не себе, а только туркам и их тогдашним союзникам обязаны мы «эпохой великих реформ»; и не будь японцев, не бывать бы и нашему парламенту. Правда, в этом толковании есть некоторые черты обожествления старой барской конюшни, где драли также и без теорий и откуда тогдашний пораженец выскакивал как встрепанный, застегиваясь и на ходу создавая мудрую русскую пословицу:

— За битых двух небитых дают!

Почему только двух? По новейшим русским теориям, битому, как говорится, цены нет, на битом покоятся все вольнолюбивые мечты и надежды. Не розга, а плуг, поднимающий целину для плодотворного посева!

Но сколь они ни ветеринары, и им не чужды некоторые психологические тонкости: так, некоторые делают весьма существенное различие между нами и союзниками, французами и англичанами, находя, что для последних полезна победа, а поражение полезно только для нас, составляя, так сказать, специальность нашей фирмы. Только битый русский стоит двух небитых, а на битого англичанина или француза цена совсем иная, не столь высокая. Здесь в жертву лошадиной психологии приносится сама логика: как можно, при теперешнем тесном союзе, нанести поражение одной России, тем самым не поразив и Англии с Францией? Но какое дело до логики мечтателям! Да еще русским мечтателям!

В этом роковом недостатке у нашего пораженчества психологической углубленности и чутья кроется огромная опасность, могущая послужить источником неисчислимых зол. Уже то, что в самое время войны мы, русские, могли создать такое уродливое и печальное слово, как «пораженчество», очертив им круг определенных понятий и немалого количества людей, кажется мне страшным, как бессилие, как темное пророчество, влекущее события и беды. Здесь гибкость русского языка — мне больно говорить это! — почти достигла гибкости лакейской спины, слишком легко принимающей наклонно-вытянутое положение и на одном из концов своих хранящий благодарную память о барской конюшне. Надо просто-напросто отрицать такие первоначальные и всеобщие чувства, как стыд, горечь, бессилие, тоска, отчаяние, чтобы в поражении целого многомиллионного народа искать стимулов к возрождению и новой «светлой» жизни!

Как на личности сказывается поражение, в какой бы области ни происходила борьба? Почти всегда — понижением всех ее жизненных сил, ослаблением воли и энергии, бездеятельностью вялых, не оправдавших себя мускулов. Лишь немногие, сверходаренные личности способны не дробиться под «тяжким млатом», а выковываться в еще более стойкую и упорную силу; но обычно для таких исключительных натур поражение также является исключением и предполагает в прошлом ряд побед и победоносных схваток, уже закаливших волю. Настоящее же поражение — не случайный этап на длительном пути борьбы — даже и героическую личность со всем ее закалом может привести к полному бессилию, главным источником которого, почти единственным, является отсутствие веры в себя, точка и отчаяние. Непоколебимо верить в свои силы — это значит иметь их — вот старая истина, которую никогда не нужно забывать, если имеешь дело с человеком. А откуда возьмется вера у побитого, раздавленного?

Ясность этого положения затемняется лишь тем обстоятельством, что битый, побежденный, пораженный в реальной жизни не всегда складывает руки и не всегда предается явному бездействию, а, наоборот, часто проявляет неугомонную и даже яростную подвижность, которую обманутый глаз легко принимает за целесообразную деятельность. Но что это за деятельность! Отодранный на конюшне идет домой и дерет детей; отодранные дети вымещают это на кошке или собаке — и этот всеобщий вопль, стон и визг, метания и суетливость дают картине вид оживления, но какого оживления!

Едкое чувство стыда, вызванное поражением, горечь попранного достоинства, неизбежная потребность большое поражение возместить хоть маленькой победой — преображаются в жестокость, насилие над слабым, в цинизм и презрение и лишь маскируются иными гордыми словами. Победителю нечего бояться правды, а побежденный всегда лжет и не может не лгать, если хоть на йоту дорожит собою и дальнейшим своим существованием: отсюда потребность всех битых обвинять в своем несчастье соседа и весь мир, клясть судьбу, выискивать предателей, в темных подозрениях искать убежища для своей темной тоски.

Обесцененный в собственных глазах и сознании, побежденный, битый обесценивает и все кругом: правду, человеческую жизнь, кровь и страдания, достоинство женщин, неприкосновенность детей. Испытавший слишком много боли, он щедро дает ее другим,