Постижение смысла - Мартин Хайдеггер

основание которой не положено; ведь такое понимание осуществляется единственно в ходе выбора, посредством которого махинативность как таковая будет зафиксирована на одной из сторон – и, тем самым, вообще в ее разоблаченной сущности. Но вся силовая и насильственная сущность – это само по себе уклонение от такого выбора, которое как раз потому и оставляет скрытым своеобразие сущности силы, что ее приказной характер выходит на передний план, но приказ представляет собой менее всего продолжение решимости выбирать и форму ее выражения. Но не всякая решимость проистекает от выбора; а если и так, то выбор вовсе не обязательно должен быть существенным – такого рода выбором, что в нем была бы поставлена на карту сущность самого пра-бытия. (Поэтому все властители так любят ссылаться в оправдание на свою «новоиспеченность», потому что она привносит потребное незнание, которое скрывало бы ту беспардонность и неспособность проявлять почтение, которые нужны, чтобы произвести запланированное разрушение под видом нового прорыва – и при этом уклониться от всякого выбора).

Из такого лишь поверхностного познания и толкования махинативности – в смысле вышеупомянутых признаков – возникает позиция, занятие которой предполагает, что посредством простого согласия-признания распоясавшегося в разгуле насилия превышения власти можно принять и признать то, что «есть». Это принятие «действительного» толкуют как «героизм». Но названное так имеет все признаки «капитуляции» перед налично данным как таковым – перед махинативно определенным, то есть перед покинутым бытием суще-бытующим самим по себе. Там, где принимается только экстраординарное, там предварительно не постигнуто то, что было необходимо. Оно, однако, может быть постижимо, только исходя из знания одолевающей и пронизывающей сущее-бытующее суровой нужды, уязвляющей сущесть в самое существенное. «Героический реализм» – по видимости, наивысшая форма знания о позиции, которую следует занимать по отношению к суще-бытующему – приводит только к наиболее потаенному виду уклонения от бытия; он есть наиболее яркий признак-примета забвения бытия, который выдается за способность резче и четче всего видеть то, что «есть»; и, тем самым, он публично доказывает свою сообразность времени в эпоху, когда современность начинает обретать завершенность.

И все же все попытки «мировоззренческого» толкования нераспознаваемой впутанности в сокрытую историю (Geschichte) эпохи всегда остаются поверхностными – и бесплодны, поскольку не готовят никакого первоистока, исходя из которого, можно сделать выбор. Для постижения, напротив, имеет существенное значение возрастающее знание о сущности силы – и о том, что дает существенный эффект при самопересиливании силы.

А именно: отличающее всю и всякую силу самопересиливание-самопреодоление имеет за собой способность преодолевать всякую силу – по степени и широте, достигнутой всякий раз на данный момент (присущее силе уничтожение как пред-форму существенного для ее безусловности опустошения); сила предает сама себя и отказывается сама от себя по отношению к каждой достигнутой на данный момент фазе силы – и впадает присущее силе себялюбие-самолюбование, заключается которое состоит в безусловно-беспредпосылочной концентрации на себе самой. Поэтому и одна такая как-бы предпосланная махинативностью, словно участь, сущность силы обеспечивает сущение-бытование того бытия, которому свойственно метафизически давать опору человеку как «субъекту» и продолжать подтверждать ему его «оправданность-правомерность» перед им самим – ведь там, где сила пересиливает-превозмогает сама себя в насилии, кучей множатся кучей ссылки на «право»[8], ведь это слово всего лишь обозначает то, что должно наперед устанавливаться в ходе самопересиливания-самопреодоления как притязание на распространение силы и на осуществление насилия.

Свойственный всякому разворачиванию силы поиск все новых и новых и все более и более подобающих противников приводит на основе безусловности-беспредпосылочности силы, в конечном счете, на крайнюю фазу запустения – в круг силы, уплощенный под давлением, подчиненно-подавленный, лишившийся всех и всяческих ограничений. С достижением этой фазы запустения, которое преподносится более настойчиво и навязчиво, чем когда либо ранее, в виде созидания, эффективности и производительности, в виде силы в действии, «решительного порыва-вступления в дело» – и, если понимать это сообразно насилию, именно таково и «есть», – достигается, однако, «точка», в которой разрушение становится невозможным. Разрушение здесь значит: производить окончательное воспрепятствование существованию всего, доныне существовавшего, исходя из уже осуществленного выбора какого-то иного начала. Но запустение есть погребение всякой возможности начала по причине полного ослепления эгоизмом, который беспредпосылочно обрел безмерность – ослепления, которое вынуждено признать своим недоступным для атак противником постижение – признать в той форме, в которой делает признания насилие, представляя то, что оно признает, в виде якобы ничтожности «смехотворного» и слабого. Но и это самоспасение сущности силы – это существенное следствие махинности, в которой все суще-бытующие и «субъект» в особенности сданы-брошены в безосновность истины забытого пра-бытия.

Превосходящая сила махинативности ярче всего проявляется там, где она одолевает и мышление, завладевая им, и обустраивает махинативно мышление суще-бытности суще-бытующего, а именно так, что само бытие делается тем, что [силой] делает себя само – обустраивает и сооружает. Предварительным условием этого выступает, в первую очередь, толкование бытия как «объективности» «объекта», как «предметности» предмета. «Предметность» «кон-ституируется» – и эта «конституция», в свою очередь, оборачивается само-конституированием «субъекта», то есть самоконституированием «мышления». «Бытие» так «конститутивно» понимается как «становление», но так как формой этого «становления» выступает время, на этом махинативном пути изложения бытия возникает в результате само собой разумеющаяся взаимосвязь между «бытием» и «временем» – это ходы мысли, которые не могут иметь ничего общего с тем, о чем первоначально вопрошалось под названием «Бытие и время» – но также и такие ходы мысли, которые не могут иметь ничего похожего с тем, что они превозмогли и преодолели: с бытием как махинативностью, которая вынуждает к тому, что еще и мышление ее сущности должно быть сообразным ей по виду – следствием чего оказывается то, что этому мышлению – то есть метафизике – не удается когда-либо натолкнуться на истину пра-бытия даже только как на то, о чем можно поставить вопрос.

Не в меньшей степени укорененное в метафизике, однако кажущееся само по себе «естественным» и привычным обыденное мышление лишено всякой возможности исходить, мысля, из вопроса о бытии, поскольку оно даже еще более огрубленно внедряет махинативность – как нечто привычно-домашнее – в сущее-бытующее. В неограниченном поле махинативности, которое открывается в рамках Озабоченности Повседневным, в качестве обустраивающих сил распространены только «цель» и «средство»; и это происходит таким образом, что все цели – и то, что напрасно представлялось в качестве целей – опускаются до уровня средств, сравниваясь по статусу с ними. Разумеется, средства обретают в Процессуальности Опосредствования свой особый закон. Они опосредствуют только лишь опосредствование как таковое – чистое силовое разворачивание силы как силы, которая насильственно втягивает сама себя в образ чисто силового распространения силы. Цели становятся излишними под гнетом