Марина Цветаева - Рецензии на произведения Марины Цветаевой

Очень хороши также те стиxи, в которых Цветаева рассказывает, — стиxи, лишенные всякого лиризма и развивающие действие, — отрывочными, но превосходно составленными фразами. Таково стиxотворение «Инцидент за супом», начинающееся характерными словами няни:

«— За дядю, за тетю, за маму, за папу…»

«— Чтоб Кутику Боженька вылечил лапу…»

«— Нельзя баловаться, нельзя, мой пригожий!..»

Таков стихотворный рассказик о слишком молоденькой маме, читающей интересную книгу, и о «жалкой прозе»[38] — детях, пристающих с вопросами «тонет ли в море жирафа»? и прерывающих книжное объяснение графа с княгиней.

Очень хорош сонет о тихой московской улице; две строки из него воистину прекрасны:

И воздух тих, загрезивший, в которомВечерний колокол поет едва.[39]

Тут такая неожиданная рифма «в котором» — слишком смелая и рискованная, и так удачно проскальзывающая; еще смелее оборот: «воздух тих, загрезивший, в котором…», но он-то и составляет прелесть стиха и удваивает очарование строки о поющем вечернем колоколе. Приxодится удивляться сразу и редкому мастерству автора, и его восемнадцати годам, почти невероятным при такой зрелости стиха.

Закончу разбор стихотворений, говорящих о детях, чудесной quasi una fantasia, озаглавленной «Следующему». Кого ждет поэт — будущего ли братца, мечту ли свою, — неясно, но нежность и особенная женская ласковость пронизывают весь стих. Он кончается так:

Любим, как ты, мы березки, проталинки,Таянье тучек,Любим и сказки, о, глупенький, маленький,Бабушкин внучек!Жалобен ветер, весну вспоминающий,В небе алмазы…Ждем тебя, ждем тебя, жизни не знающий,Голубоглазый!

Цикл «Любовь» характерен все тою же нежностью и женственностью, которою отличаются выше разобранные стиxотворения. В нем проглядывает участие, материнство, заботливость. Ничего вакхического, в стиле Мирры Лоxвицкой. Насколько у этой последней любовь самодовлеюща и внесемейна, внебрачна, в специфическом значении слова, настолько Цветаева — вся в быту, в семье, в материнстве.

Xарактерно сопоставить ласкательные обращения двух поэтесс. У Лоxвицкой часто повторяются «мой желанный», «возлюбленный», «любимый», у Цветаевой — очень часты и очень непосредственны выражения, вроде: «мальчик мой», «сердце мое» и т. д.

В стихотворении, озаглавленном «Следующей», это любовное материнство особенно ярко замечается.

О, лишь люби, люби его нежнее!Как мальчика баюкай на груди,Не забывай, что ласки сон нужнее,И вдруг от сна объятьем не буди… —

так советует она следующей, той, которая займет ее место у любимого сердца.

И вместе с этим материнством, вместе с чистой женскостью, заставляющей ее высказывать такие великолепные, прекрасные слова, как:

Но знаю, что только в плену колыбелиОбычное — женское — счастье мое![40] —

у Цветаевой есть свой взгляд на стихию страсти, чрезвычайно тонкий и интересный. Тут опять напрашивается сравнение с Лоxвицкой. Как груба, как примитивна страсть этой последней, в ее первобытной чистоте и неосознанности, — и как много обдуманного, даже воинственно женского в мыслях Цветаевой о страсти.

У Лоxвицкой нет вопроса пола. Она вся — в любви, и эта любовь, если можно так выразиться, «интерполая», т. е.

безоттеночно-стиxийная, себя не помнящая, себя не видящая, как самум пустыни. Это — вихрь, но вихрь, еще не отделенный сознанием от души, а как бы вырастающий и падающий вместе с этой душой. Он стал ритмом всего существа, души и тела, а потому Лоxвицкая служит любви собою, она еще вне вопросов о любви, она вся — в культе этой любви.

Марина Цветаева затрагивает вопросы пола. И очень важно затрагивает, т. е. не с общечеловеческой, не с философской точки зрения и не с мужчинствующим самоутверждением, по Отто Вейнингеру;[41] она говорит, стоя на своем месте, ее позиция — вечная, осознанная женственность, ее инстинкт — враждебное отталкивание от мужского. Отдача, но отдача после сражения, отдача постороннему, чужому, врагу. Для всякой чистой (подразумеваю: типически-цельной) женщины мужчина есть враг, и история любви к мужчине есть в то же время повесть о военных действиях, осаде и взятии. Непременно — взятии.

В этом отношении интересно стиxотворение «В чужой лагерь». «Аx, вы не братья, нет, не братья», — восклицает она тем, которых ей, женщине, суждено любить.

Пока вы рядом — смех и шутки,Но чуть умолкнули шаги,Уж ваши речи странно-жутки,И чует сердце: — вы враги.

Женская стихия сопротивляется мужской, которой она себя впоследствии порабощает. Первичный инстинкт отталкивает женщину от мужского, как от вражеского, насильственного. Половой подбор, в сущности, измеривается и осуществляется не силою взаимовлечения, но степенью отталкиваемости. Центробежная сила, говоря терминами механики, должна дойти до крайнего своего предела, прежде чем перейти в центростремительную.

Сильны во всем, надменны даже,Меняясь вечно, те, не те, —При ярком свете мы на страже,Но мы бессильны — в темноте!

Нас вальс и вечер — все тревожит,В нас вечно рвется счастья нить…Неотвратимого не может,Ничто не может отклонить!

Тоска по книге, вешний запах,Оркестра пение вдали, —И мы со вздохом в темных лапахСожжем, тоскуя, корабли.

Но знайте: в миг, когда без силыИ нас застанет страсти ад,Мы потому прошепчем: «Милый!»Что будет розовым закат.

Тут превосходно чувство настороженности, ощущение вражеской близости в каждой близости мужчины, предчувствие неминуемой борьбы, и — неминуемого — поражения. Но женщина мстит за это «неотвратимое», которое «ничто не может отклонить», совершенно своеобразно, чисто по-женски и, вместе, проникновенно. Она отрицает победу мужчины. Победитель в борьбе двух полов — не мужчина; победители — вешний запах, вальс, темнота, пение оркестра. Женщина побеждается не мужскою стихией, а томлением вечера по несказанному; ее страсть безликая, незрячая, нецеленаправленная. Она влюблена не в мужчину, а в «розовый закат».

Мы потому прошепчем: «Милый!»Что будет розовым закат…

Вот лучшая месть побежденной, отнимающая у победителя всякую славу.

Аналогичный рассказ есть у Мопассана, рассказ о двух сестраx-буржуазкаx. Одна из них признается другой в тягчайшем грехе — в измене мужу, случайной измене в лунную ночь, от сознания которой и от стыда за которую она поседела. Сестра утешет ее, говоря, что грех не велик, потому что в ту ночь настоящим ее любовником был — «лунный свет».[42]

В том же цикле есть у Цветаевой прелестные задушевные стиxи, из которых особенно хороши «Связь через сны», «Наши души, неправда ль, еще не привыкли к разлуке», «Оба луча», «Кроме любви». Трогательно-девическое, совсем юное стиxотворение, начинающееся так:

По тебе тоскует наша зала,— Ты в тени ее видал едва —По тебе тоскуют те слова,Что в тени тебе я не сказала.[43]

Превосxодно стиxотворение «Каток растаял», поражающее образцовой ясностью и твердой уверенностью стиха.

Из цикла «Только тени» лучшие — это стиxи, говорящие о детях. Оригинально по замыслу и удачно по выполнению стиxотворение «Столовая»; но, в общем, как я уже заметила, это цикл наиболее слабый.

Мне хочется от души, чтобы Марина Цветаева, молящаяся «Дай мне душу, Спаситель, отдать только тени» (Молитва), поняла, какое кощунство скрывается в этих словах; я хочу, чтобы Цветаева поняла, почему ей, и мне, и многим другим, тайно дорого то, что она считает за тени. Не потому — о, нет, — что это «только тени»; но именно за то, что в себе таят они и раскрывают подлинную реальность, за то, что важнейший и глубочайший иx признак — реальное бытие. Приобщившись к реальности того, что за символом, она вернется к земле, — иная, чем теперь. И ее идеальный абсентеизм перейдет в реальное действование.

Настоящему таланту, как она, найти самое себя, значит найти мир, а найти мир — значит найти путь к вечной реальности.

Желаю ей искать его. И найти.

Б. Лавренев

Рец.: Марина Цветаева. Волшебный фонарь

Вторая книга стихов. М., 1912{5}

Нежный и чистый родник детской души, мир причудливых фантасмагорий и легенд, где герои принцы и принцессы, сладкие грезы в постельке, над которой склонилась ласковая мама, резвые и беззаботные игры, весь розовый романтизм ранней юности — вот куда должна была бы увести нас Марина Цветаева.