Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека - Я. А. Мильнер-Иринин

деле и в точном значении слова сосредоточивается на одном-единственном человеке – ее собственном чаде. Конечно, у матери бывает, как правило, не один ребенок, а несколько детей. Но не это правило должно быть принимаемо во внимание, когда мы хотим разобраться в сути дела, так как в принципе ее материнская роль ничуть не уменьшается, но выступает в своей полной силе, т. е. исчерпывающим образом, и в случае рождения ею одного-единственного дитяти: она сосредоточит на нем, как уже было сказано, всю свою любовь и претворит в нем всю силу своего материнского нравственного влияния. А только об этом и идет у нас речь.

То обстоятельство, что мать как правило имеет все же не одного только ребенка, но нескольких ребят, и обусловливает то, что в нем же – в материнстве – мы имеем уже новое расширение круга охватываемых непосредственным воздействием, ведь сила материнского чувства и его нравственного действия, конечно, нисколько не уменьшается с рождением каждого нового ребенка, т. е. нравственное влияние это отнюдь не теряет в глубине. Я бы даже сказал, что оно становится еще глубже, так как с каждым новым ребенком воспитательный опыт матери растет, не говоря уже о том, что с каждым таким новым ребенком сама мать растет в нравственном отношении, растет, следовательно, и эффективность ее нравственно-воспитательной роли. И именно здесь – в многодетности – создается почва для перерастания собственно материнского чувства в женскую доброту, т. е. для последовательного и невиданного доселе в жизни женщины увеличения количества охватываемых этим ее нравственным влиянием людей – буквально до масштабов всего человечества, при полном сохранении глубины и силы этого влияния. Ведь сильнее материнского чувства нет ничего на свете, и сильнее, чем оно есть, ему уже быть не суждено – по самой природе вещей. И женщина, без всякого сомнения, вознеслась бы в собственном сознании до небес, если бы не присущая ей от природы стыдливость – родная мать скромности, стыдливость, в которую, как уже говорилось, естественно изливается (переливается) ее нежность. Ведь каждому ясно, что ежели бы такая спесивость и в самом деле завладела женщиной, она уронила бы себя нравственно и, следовательно, не смогла бы нравственно влиять на людей. Именно своею нежною красотой женщина так неотразимо действует на людей, и эта же ее неотразимость и порождает в ней ту нравственную стыдливость, которая не позволяет ей возноситься над облагодетельствованными ею и которая составляет такую же характерную черту женственности, что и изящество и нежность.

Корень женской стыдливости, как и корень женственности вообще, – и в животном происхождении человека и в его социальной природе. Но в отличие от ранее рассмотренных нами черт женственности – изящества и нежности, в которых фактор природный играет довольно весомую роль, – ведь красоту как производящее художественное впечатление единство гармоничного и грациозного – первое условие изящного – мы наблюдаем уже у животных. Наблюдаем у них и инстинкт нежности, – и не только во взаимных отношениях между родителями и детьми, но и во взаимоотношениях животных, в частности детенышей, между собою, не говоря уже о взаимоотношениях самцов и самок, – стыдливость уже характеризует, как можно думать, только человека и преимущественно женщину. Я говорю «как можно думать», так как некоторые замечают подобие стыдливости и у представителей животного царства, когда, например, собака, сперва не узнавшая друга дома и залаявшая на него, спохватывается и начинает юлить перед ним, вилять хвостом, «лезет целоваться», т. е. как бы извиняется в допущенной ошибке. Но, во-первых, можно возразить, что в данном случае мы имеем дело с животными домашними, в постоянном общении с человеком научившимися вещам, ранее им (как животным) чуждым, во-вторых, это можно отнести к стыдливости разве лишь в очень условном смысле, ибо может быть объяснено и другими причинами, например, радостью от того, что пришедший не враг, а свой. И если мы тем не менее сказали, что корень женской стыдливости и в природе (не только в обществе), то единственно в том смысле, что корень самого пола в животном происхождении человека, в его животном начале.

Мое глубокое убеждение в том, что стыдливость характеризует существо мыслящее, следовательно, общественное. Если мы и говорим, что животное «думает», то никак не приходится говорить, что оно «мыслит»: мы уже знаем, что рассудок животного и разум человека – вовсе не одно и то же и различаются они между собою, как различаются животное и человек, биологическое и социальное существо. И если в общественном существе биологическое наличествует в снятом виде, то в биологическом существе общественное может иметь лишь весьма ограниченный, зачаточный характер. Точно так же обстоит дело с рассудком и разумом: если разум содержит в себе рассудок в снятом виде, то в рассудке разум может иметь лишь самые зачаточные формы. Но хотя это и так, и стыдливость – принадлежность человеческого существа, биологический корень стыдливости женской, которой посвящена эта глава, – в той же первоначальной зависимости в чисто половом отношении женщины от мужчины, о которой говорилось выше. Женщина инстинктивно боится показать себя навязчивой по отношению к мужчине, от которого она зависит в удовлетворении насущной половой потребности, и отсюда – специфически женская стыдливость.

Но это только начало женской стыдливости, ибо и в случае перевернутого отношения зависимости, о котором тоже говорилось выше, в перевертывании ее в пользу женщины благодаря особым чертам женского изящества, стыдливость женщины сохраняется вполне, хотя и приобретает новые черты и новую окраску. Здесь уже стыдливость высшего порядка, стыдливость женского существа, чувствующего и понимающего свое превосходство и власть над мужчиной в половом отношении и стыдящегося этого превосходства и этой власти как чего-то положительно недозволенного нравственно, – вроде как бы партнер в игре, прибегающий к сторонним средствам в «борьбе» со своим соперником. В целом же, в слиянии обеих сторон женской стыдливости выражается застенчивость женщины, которая так к ней идет и так в ней пленяет: если с одной стороны женщине как бы неловко от того, что она воплощает в себе столько физической и духовной красоты (вспомните, что только что родившаяся из пены морской Венера Боттичелли как бы приносит извинение за свою красоту), ей совестно этой победоносной своей красоты, то с другой стороны она при этом испытывает и, естественно, не может не испытывать, и чувство чисто женского удовлетворения и чисто женской же гордости от сознания того, что не она зависит от кого-то в половом отношении, но, наоборот, от нее зависят. Ведь стыдливость женщины очень тесно связана с ее же красотой (изяществом), вселяющей в нее гордость, и с ее же нежностью,