Николай Дубов - Родные и близкие. Почему нужно знать античную мифологию

Сколько там было — полтора, два или все три километра? Выносливый, в расцвете мужских сил, Шевелев прополз бы это расстояние за каких-нибудь два часа. Обессиленный потерей крови, голодом, всей неизбывной усталостью нещадного воинского труда, он полз всю ночь. Сколько раз он изнеможенно останавливался, посылал всё в тартарары и намного дальше, решал плюнуть — пусть будет как будет, но, отдышавшись, снова забрасывал руки вперед и, помогая здоровой ногой, подтягивался, потом снова и снова…

Больше всего он боялся сбиться с правильного направления. Когда небо начало сереть, он увидел, что приполз как раз туда, куда наметил, — к крайней леваде, на которой стояли три кое-как сложенные копешки сена. Левада была окопана канавой. Шевелев перевалился через небольшой валок и скатился вниз. И сразу всё исчезло — над ним осталась только полоса наливающегося первым светом неба. Шевелев решил отдохнуть, прежде чем двигаться дальше, — и заснул.

— Ну что? Что ты смыкаешь? Думаешь, вот так я тебя и пущу? А потом за тобой целый день бегать?

Разбудивший Шевелева звонкий девчоночий голос обрадовал и напугал: в его положении всегда лучше, чтобы он первый видел и решал, полезна или опасна будет встреча. В поле его зрения появилась голова девчушки с длинной косой, тут же исчезла, и голос снова зачастил:

— Вот и всё! Вот и будешь тут гулять и никуда не убежишь…

Голова появилась снова, приблизилась, и Шевелез увидел девчушку до пояса. Она смотрела на луг, в сторону реки, прижала ладонь к щеке и горестно, по-бабьи покивала. Потом взгляд её опустился ниже, девочка увидела Шевелева. Она закусила нижнюю губу, побледнела, глаза её стремительно наливались страхом.

— Тихо! Не кричи! — сказал Шевелев.

— Я не кричу, дядечка, я не буду кричать… — испуганно сказала девочка. — То я так злякалась, дядечка, так злякалась — я думала, что вы уже совсем мертвый…

— Кто с тобой?

— А никого со мной нема, — ответила девочка и даже оглянулась, чтобы окончательно убедиться в этом.

— А с кем ты говорила?

— Так то ж коза!

Глаза её заискрились смехом, она едва не прыснула, но тут же спохватилась и прикусила нижнюю губу, чтобы не засмеяться.

— Немцы в селе есть?

— Нема. Совсем нема. Они вчера так прожогом промчались скрозь весь хутор туда, до Сейма, а больше совсем их не было.

— С кем ты живешь?

— Сама.

— Как сама?

— Сама, одна. Тато о прошлом годе померли. А мамо весной. Вот я и живу сама-одна.

— Принеси воды. Только чтобы никто не видел. Поняла?

— А конечно, поняла, дядечка. Я сейчас сбегаю…

— Не надо бегать! Иди нормально. А то сразу увидят — что-то случилось, раз ты бежишь.

— Так я всегда бегаю! То скорее люди что-то подумают, если я тихонько пойду.

— Ну, хорошо. Только обо мне никому ни слова.

— Ой, дядечка, разве ж я не понимаю? Да кому я буду говорить, если в хате никого нема?

— Мало ли… Соседка вдруг зайдет.

— От чтоб мне очи повылазили! — сказала девчушка и перекрестилась в подтверждение клятвы.

— Очи очами, ты язык придержи, а то он у тебя тоже бегает…

Девчушка снова прикусила нижнюю губу, чтобы не прыснуть, и исчезла.

Она оказалась сообразительной: не несла всем напоказ ведро или кувшин с водой. На одной руке у неё была плетеная корзинка, в другой она держала серп, будто собиралась жать траву для своей козы.

— Вот какая я догадливая, правда, дядечка? Як кто и увидит, всё одно ничего не подумает…

— Молодец! — сказал Шевелев. — Посмотри как следует: никого не видно? А потом сядь спиной ко мне, будто ты свою козу пасешь, а сама поглядывай. Если кто появится, иди к нему, чтобы отсюда увести.

Девчушка послушно всё выполнила, осторожно опустила корзину в канаву, и Шевелев припал к чайнику с холодной водой.

— Ну, спасибо! — сказал он. — Как же тебя зовут, спасительница?

— Марийка. Марийка Стрельцова меня зовут, — как послушная школьница в классе, ответила девчушка. — А вас?

— Михаил… Михаил Иванович.

— То вы оттуда? — кивнула Марийка в сторону реки. — И ото все лежат побитые? Прямо страх божий смотреть… А как же вы, дядечка?

— А я ночью сюда приполз. Ходить не могу, нога у меня раненая. Слушай, Марийка, ты здесь все места знаешь. Где бы мне спрятаться, пока нога подживет?

— Так а где ж прятаться? В хате. Не в погребе же — там холодно и жабы прыгають…

— Жабы не самое страшное. Там небось лестница. Лестницу мне не одолеть.

— А где ж ещё? В сарае? Что вы, зверюка какая, чтобы в сарае жить?

— Да пойми ты: нельзя мне прятаться в хате! Если немцы узнают, что ты прячешь солдата, тебе тоже не поздоровится.

— А что они мне сделают?

— Они все могут сделать. Никого не щадят — ни старых, ни малых. Одно дело, когда я сам прячусь и ты про то не знаешь, и совсем другое, если ты меня в свой дом заберешь…

Марийка помолчала, раздумывая.

— От шо я вам скажу, дядечка. Немцев в хуторе нема. Может, и не будет, бо шо им тут делать? Все мужики и хлопцы в армии, остались одни бабы, старики да малеча. Что, немцы будут тут сидеть и тех баб сторожить? И там когда-то шо-то будет, а вы отлежитесь, рана ваша заживет, тогда и пойдете, куда хочете… Так что идемте до хаты, там и сховаетесь…

— А если придет кто?

— Да кто там до меня придет? Соседка? А чего ей в комнате делать? Да я и не пущу. Я ей так голову заморочу, что она забудет, зачем пришла. Думаете, я не умею? Я кого хочешь переговорю… Мне ещё в школе на собраниях слова не давали, бо я як начну балакать, так и остановиться не могу…

— Похоже, — сказал Шевелев. — Ладно, до ночи я здесь полежу, а потом…

— А чего это вы будете тут целый день лежать? Вот ещё придумали — лежать в канаве! Нога раненая, а вы будете лежать в грязюке! Разве так полагается? Не, как хочете, дядечка, а вставайте и пойдем до хаты.

— Соседи увидят.

— Какие соседи? У меня одна соседка, так она спозаранку забрала малечу и пошла до свекрови помогать картошку копать. Сейчас же люди картошку копают, а вы думаете, у них только и дела, что в Марийкин огород заглядывать…

— Ну хорошо, принеси мне палку какую-нибудь…

Марийка подхватила корзину, улетучилась и почти тотчас появилась снова.

— Ну ты и бегаешь, — сказал Шевелев.

— А что? — польщено порозовела Марийка. — Я така моторна, така моторна, никто не догонит… Вот вам, дядечка Михаиле, ломаки, смотрите, какая лучше…

Шевелев взял палку поувесистее, поднялся, но, выбираясь из канавы, задел раненой ногой бровку, пошатнулся и закряхтел от боли. Марийка побледнела, закусила нижнюю губу, словно и она испытала нестерпимую, жгучую боль.

— Ой, дядечка, вы же так не дойдете. Вы обопритесь на меня… А что? Я хоть ростом и маленькая, а сильная, я выдержу.

Боль затихла, и Шевелев теперь впервые увидел Марийку во весь рост. Она была вовсе не девчушкой, как показалось ему, а хотя и молоденькой, но, несомненно, уже девушкой. Только ростом действительно не удалась: макушкой не достигала его подбородка.

— Вы не думайте, дядечка, я умею… Когда мы в школе играли в войну, я всегда была санитаркой. Я умею, вот увидите… Кладите свою руку вот так, — и она положила его левую руку себе на плечо, — а я вас возьму вот так, — Марийка обхватила его правой рукой. — Вот так потихонечку и пойдем. Только вы опирайтесь сильнее, а то ж вам больно будет… Ну вот, мы уже и пошли, вот мы уже идем себе и идем…

Так они преодолели леваду, простиравшийся за нею огород, пересекли двор. Маленькая хатка под соломенной крышей слепила глаза свежепобеленными стенами.

— А теперь, дядечка, осторожно, тут приступочка, — как маленькому, объяснила Марийка у входной двери, — вот так, а тут порожек… Ну вот мы и пришкандыбали! — торжествуя, сказала она, когда Шевелев снял руку с её плеча и опустился в кухне на лавку. — А вы таки тяжеленький, дядечка, я аж упрела… — Согнув в локте руку, Марийка смахнула с лица проступившую испарину. — Ой, дядечка Михайло, мы всё балакаем и балакаем, а вы ж, мабуть, голодный?..

— Как собака, — сказал Шевелев. — Последний раз ел позавчера.

— А маты божа! Так шо ж вы молчите? Я зараз…

Марийка заметалась по кухне, перед Шевелевым тут же появились хлеб, холодная вареная картошка, соль и зеленый лук. Он набросился на еду. Марийка села напротив, пригорюнившись, наблюдала, как жадно он ест, потом вдруг вскочила, выбежала из хаты. Вернулась она с кружкой холодного молока.

— Вот, дядечка Михайло, теперь вы уже будете у меня совсем сытый. Правда?

Рот у Шевелева был набит, в ответ он только энергично покивал.

— Всё! — сказал он, отвалившись. — Наелся на неделю вперед. Спасибо тебе!

— А на здоровьечко. Шо ж бы вам ещё такое сделать?

— Если бы пару гвоздей да молоток, я бы себе палки приспособил, чтобы тебе больше меня не таскать.