Пацаны: конец истории - Михаил Дмитриев

так и не увидел – в ту же ночь, будучи еще совсем не старым и здоровым, он неожиданно для всех умер. Эта история произвела впечатление на Веру и запала ей в память.

Жена Олега отличалась эксцентричным характером. Когда-то ей самой нравилось приближаться к грани, заглядывать в пропасть, пытаясь разглядеть там силуэт с косой. Вера рассказывала Олегу, что в подростковом возрасте любила подойти к краю платформы, когда рядом несется поезд, или усесться на крыше дома и свесить ноги, – она получала от этого некое удовольствие. На свое шестнадцатилетие она прыгнула в одежде с моста в реку. Вера обожала скорость, аттракционы, отсюда шел выбор ее профессии – воздушная гимнастика.

Вскоре после поездки ей приснилось, что она кружится на воздушных полотнах, снизу на нее смотрят сотни восторженных и удивленных глаз. Ее партнер – полотно, полосы белой ткани. Она выполняет сложные движения по натяжению и ослаблению их и создает волшебный танцевальный рисунок. Темп нарастает, она кружится, кружится и в какой-то момент отпускает полотна и уносится на огромной скорости за сотни, тысячи километров к теплу, к морю, к пальмам. Мчится в сторону шафранового заката, сквозь аквамариновое небо с янтарными облаками и видит, наконец, вдали зеркало моря, гору Монжу-ик и кладбище на ней. Она снижает скорость и уже медленно парит в сверкающем воздухе. Мимо проплывают готические монументы, ангелы из мрамора, вот скульптура «буржуа и смерть», и тут краем глаза Вера замечает, что смерть поворачивает голову, отлепляется от буржуа и устремляется за ней. Ужас охватывает сердце. Начинается бешеная погоня. На прямых участках аллеи с кипарисами и домиками с ячейками-захоронениями смерть настигает ее. Вера ныряет в огромный склеп с колоннами. Пометавшись внутри украшенного лепниной зала, видит окошко и проскальзывает через него. Смерть отстала. Но Вера не останавливается, несется что есть сил. Мелькают мраморные барельефы, кресты, вырастает перед глазами пантеон с каменными львами перед входом. Душа Веры обрывается – на одном из львов восседает смерть! Опять сумасшедшая гонка, и Вера опять пытается укрыться в строениях, залетает в одно окно, вылетает из другого, пробует захлопывать за собой двери, смерть вырывает их из петель и все ближе и ближе. Вера чувствует, что ее начинают покидать силы. Она делает рывок к морю. Смерть совсем уже рядом, она тянет костлявые руки, на ветру за ней развивается страшный саван. Вера резко падает вниз, рассекая воздух, она хочет укрыться в пучине, смерть срывается за ней и настигает, обволакивает и начинает проникать внутрь. Приближаются серые волны, Вера вытягивает вперед руки, стремясь войти в них глубокоглубоко. Море оказывается твердым, как хрусталь, дикая боль, с треском ломаются кости, она разбивается.

Вера просыпается, видит себя лежащей на кровати, слышит скрип отворяющейся двери в комнате, поворачивается, ожидая увидеть Олега, но там никого. Она вглядывается в открывшееся темное пространство и видит, как там постепенно проявляется смерть. Вера кричит, кричит, кричит и уже действительно просыпается.

В этом сне было столько подлинного, всепоглощающего, беспредельного ужаса! Ширяев был поражен чудовищностью сна, и, главное, его удивила та непостижимая реальность, с которой весь этот кошмар нарисовался больному сознанию. Болезнь жены представилась Олегу проклятием.

Уже утром следующего дня он привез ее на прием к известному медицинскому светиле, специалисту в области психических и нервных заболеваний. Светило – полный мужчина лет шестидесяти с постным, унылым лицом – внимательно выслушал Веру, пристально, вдумчиво в нее всматриваясь и так и этак, задал большое количество вопросов. Ширяев ждал его мнения со страхом и нетерпением, вызывающим дурноту. Светило настоятельно рекомендовал Вере лечь в клинику. Вера отвечала, что подумает. «Здесь и думать нечего! Удивляюсь, что вас еще раньше не положили», – сказал врач.

Уже дома между супругами произошел жаркий спор. Вера упрямо отказывалась от госпитализации. Она судорожно цеплялась за то, что ее связывало с прошлой жизнью, за свою комнату, за окружающую обстановку, за тот мир, в котором когда-то не было безвыходного горя и угрозы. Ширяев видел, что жена сгорает, как свеча; все это время он был как в каком-то тумане, ему почему-то казалось, что вот-вот найдется какое-то средство, которое победит, обуздает болезнь. Любая мимолетная перемена к лучшему воспринималась им как начало выздоровления, а когда болезнь опять заявляла о себе, он совсем терял голову.

Вере становилось хуже с каждым днем. У нее начались проблемы с пищеварением, появились кожные высыпания, которые её сильно пугали. Приступы происходили чаще и стали более затяжными. Их сопровождали звуковые галлюцинации. Шумовой бред начинался с отдаленного шторма, нараставшего с ужасающей быстротой. Надвигался разноголосый гул, которого нет в природе. Он заполнял мозг, причем Вера осознавала, что его не существует в реальности, этот вой стаи бесов бушует только в ней самой. Сознание бедной больной готово было взорваться, ей казалось – еще немного, и она не выдержит. Порой, когда уже совсем было невозможно терпеть раздирающую душу боль, ей приходило желание покончить со всем этим разом. Стремление встать на подоконник и броситься вон из окна представлялось Вере способом избавиться от страданий.

90-е годы надо называть не лихими, а святыми.

Наина Ельцина

Для грабителей и насильников это святые годы, потому что можно было творить все.

Михаил Делягин

11 августа 1999 г.,

около 22 часов, Москва

В ресторане известного фешенебельного отеля за большим столом банкетного зала отдыхала группа из восьми мужчин. Все они выглядели брутально, одеты были в солидные бренды, на руках мелькали золотые перстни, часы. Официанты обслуживали этих гостей внимательно и настороженно. Даже повар был поставлен в курс о присутствии этих личностей и подходил к приготовлению для них блюд особенно аккуратно. У входа на стуле восседал верзила охранник и устало посматривал по сторонам. Эти люди называли себя преступниками, но это не означало, что они считали себя негодяями, – у них была своя мораль.

– За удачу! – поднял тост Камбала – самый старший по возрасту и, как чувствовалось, по положению в компании мужчина лет пятидесяти, сухой и седой. На его смуглом азиатском лице шумно и опасно прожитая жизнь запечатлелась в глубоких морщинах и решительных линиях рта и подбородка.

Все выпили свои разномастные напитки. Атлетичный, с боксерскими плечами Карлос опрокинул свою рюмку в бокал с томатным соком, посыпал солью и пригубил.

– Ты туда ещё картошку кинь! – посоветовал ему утконосый Марик.

– И кипятильник! Суп – понял? – свари! – добавил Камбала.

Засмеялись. Через некоторое время принесли горячее.

– Это чё?! – спросил Марик у официанта, указывая на фрагменты своего жаркого.

– Полагаю,