Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №9 (2002)

— Обычный тест на Солженицына и Сахарова, — пожал плечами Ларкин. — Результат, я бы сказал, отрицательный. Даже более чем отрицательный. Он отругивается не для проформы, а по убеждению. Становится временами агрессивным, ведет разговор в наступательном плане. Предмет знает хорошо. Все, что ему говорят про диссидентское движение, для него не новость. Пробует даже смеяться над нашей политикой в отношении СССР.

— Говорю я вам, что зря время тратите, — опять взялся за свое Крофт.

— Какой еще “тест” на Солженицына? — подал голос упорно молчавший до этого сенатор Боренстейн. — Мне кажется, что это в данном случае не подходит. Он же у них там какой-то видный пост в отделе агитации ЦК занимает. Служитель идеи, так сказать. А вы его Солженицыным смущать вздумали. Что вы своим тестом проверите? Хочет этот Тыковлев к нам перебежать, остаться в Лондоне или нет? Хочет на работу к вам, Ларкин, в ЦРУ поступить? Ха-ха. Как бы не так. Ему и без вас неплохо живется. А думает он, что и еще лучше будет. Он уже в команде хозяев страны. И психология у него соответствующая. В диссиденты он с вашей помощью никак не запишется. Не дурак он. Эту перспективу вы кому-нибудь другому предлагайте. А для Тыковлева придумайте что-нибудь посерьез­ней. Если, конечно, есть, что придумать.

— Давно придумано, — заметил член правления гамбургского банка Крузе. — Брандт, Крайский, Бар. Одним словом, конвергенция капитализма с социализмом, постепенное сближение и слияние. При этом, как говорит Бар, коммунисты сами своими руками свой социализм и демонтируют.

Немец запнулся, подыскивая подходящие английские слова, пожевал губами и продолжил:

— Идея давно уже опробованная. У нас это почти что получилось с их генералом Власовым. Дурак Гитлер не понял и помешал нашим военным. А то сейчас бы никакого Советского Союза не было. Их надо уговорить, чтобы они сами себя разрушили. Их надо убедить начать реформы на благо Советского Союза. Начнут, а потом уже не остановятся. Да что там, господа! Вспомните 1918 год. Они тогда при нашем содействии тоже взялись создавать новую Россию. Чем кончилось? Брестским миром!

— Кончилось тем, что они вас в 1945 году разбили и пол-Европы захватили, а Власова повесили, — неприязненно заметил Боренстейн.

— Два раза не повезло, обязательно повезет в третий раз, — упрямился немец. — Мы не можем делать ставку на то, что их свергнут какие-то диссиденты. Этих диссидентов раз, два — и обчелся. И воевать мы тоже не можем. Это гибель. Нужна активная восточная политика. И самое лучшее, что можно для этого придумать, так это конвергенция. Заживете, мол, так же сытно и красиво, как мы на Западе, если будете с нами дружить и слушаться умных советов. А мы вам советуем реформы. Для вашего же блага и удовольствия. Пора, пора, господа, проявить гибкость, встать на курс сотрудничества с нами.

— Я горячусь, — скороговоркой пояснил Крузе, — потому что, как вы знаете, немецкая нация расколота. Еще 50 лет, и немцы на Востоке и на Западе перестанут понимать друг друга. Этот процесс надо остановить и повернуть вспять. Иначе будет поздно. А вы, господа, обязаны сделать все, чтобы Германия воссоединилась. Только при этом условии мы вступили в НАТО... Конвергенция, может быть, и не покончит с Советским Союзом, но наверняка она прикончит ГДР. Мы готовы заплатить русским за это немалую цену. Я не думаю, что изоляция и оттеснение России должны быть вечным принципом политики нашего альянса. В случае согласия русских на воссоединение этот принцип вполне мог бы быть пересмотрен, смягчен, так сказать...

— Джентльмены, — вмешался лорд, — наша политика в отношении Советского Союза может иметь только одну цель — отстранение большевиков и победу над СССР. Мы от этой цели никогда не отказывались и не отказываемся. Это они хотят компромисса, заигрывают с нами, набиваются в друзья. Пусть тешат себя иллюзиями. Нам у себя ничего менять не нужно. Как живем, так и будем жить. Потребуется для этого потерпеть немцам, чехам или полякам еще 50 или 100 лет, пусть терпят. Мы не можем приносить в жертву немецкому единству ценности нашей демократии, свободного рынка, принцип святости частной собственности. Думаю, мои американские коллеги полностью согласятся с этим. Рано или поздно мы загоним советскую экономику в тупик, вызовем у них внутренний кризис. Они надорвутся и рухнут. Тогда все решится к нашей стопроцентной выгоде. Надо только твердо стоять на своем.

— Так все же, что делать-то сегодня будем? — переходя от назидательного на дружественный тон, обратился Крофт к Ларкину.

— Да ничего особенного, — улыбнулся Ларкин. — Он выразил желание поговорить с влиятельными собеседниками, в его понимании — с хозяевами жизни у нас, на Западе. Я, мол, хозяин и хочу говорить с людьми себе под стать. Думаю, лорд, что вы вместе с сенатором сыграете свою роль самым лучшим образом. А мы с полковником и нашим другом Крузе будем помогать вам. Коль скоро он к нам идет, ему и говорить. Если, конечно, есть что сказать. А если нечего, он тем больше стараться и надуваться будет. Тоже неплохо. В общем, посмотрим. Думаю, что вечер получится небезынтересным. Кстати, он придет с одним русским. Это эмигрант, журналист из нашей западноберлинской газеты “Тагесшпигель”. Нашей в том смысле, что мы ее основали, когда вошли в Берлин в 1945 году. Она в американском секторе города выходит.

Поймав на себе вопросительный взгляд Крофта, Ларкин пояснил:

— Кажется, они старые знакомые с этим корреспондентом. Вместе в Красной Армии служили...

В дверь позвонили. Из прихожей послышалась русская речь. Вся компания дружно двинулась навстречу прибывшим гостям.

*   *   *

Тыковлев, несмотря на напускную уверенность, войдя в белую комнату, слегка оробел. Смущал явно не тот, светло-серый в полоску костюм, в который он был одет. Не те были и ботинки — коричневые с длинными, болтавшимися по сторонам черными шнурками. Не та была и рубашка, бледно-салатового цвета, сильно помявшаяся за день. Он взглянул на себя со стороны и понял, что смотрится в этой компании тщательно одетых, причесанных и дорого пахнущих джентльменов как гадкий утенок.

“Ну и черт с ними, — подумал про себя Саша. — По одежке встречают, по уму провожают. У нас свой рабоче-крестьянский протокол. Пусть принимают такого, какой есть”.

Но неприятное чувство на душе оставалось, настроение испортилось. Оно усилилось, когда навстречу шагнул раскосый желтолицый официант с подносом и стал что-то спрашивать по-английски.

 — Карен, — раздраженно обернулся Тыковлев к сопровождающему его в качестве переводчика секретарю посольства Балаяну. — Чего он хочет?

— Предлагает шампанского, но говорит, что может принести и чего-нибудь другого, что попросите.

— А они что пить будут? — осторожно поинтересовался Тыковлев.

— Наверное, шампанское, — предположил Балаян. — А кто просто воду или сок.

— Я предлагаю нам выпить вместе водки! Как в Москве. Для начала. Позвольте представиться. Полковник Беркшир. Я работал несколько лет в вашей прекрасной стране. Мне нравится русская водка. Мне нравится Москва и русский народ. У меня русская кровь по материнской линии. Моя бабушка из рода Голицыных. Да-да! Князей Голицыных. Она читала мне в детстве русские сказки. Пушкин о царе Салтане. Ха-ха-ха! Извините, я немножко забыл русский...

— Что вы, что вы, — расцвел Тыковлев. — Вы отлично говорите. Акцента почти нет. С удовольствием принимаю ваше предложение. А то с шампанского начинать как-то неудобно. От него, как говорил мой дед, вошики в животе бегают.

— А что есть вошики? — заинтересовался Беркшир. — А-а-а! Понимаем. У вас был очень остроумный дедушка. Позвольте познакомить вас с участниками нашего сегодняшнего вечера. Это хозяин дома, советник американского посольства по науке и, кажется, тоже технике Билл Ларкин. Он муж заместителя директора института стратегических исследований Маргарет. Вы с ней, конечно, уже познакомились. Она сейчас занимается с детьми. Выйдет к нам в конце вечера.

— А вот это лорд Крофт. Видный консерватор, друг нашего принца. Лорд занимается предпринимательством. Он играет большую роль в некоторых военно-промышленных концернах. Очень интересуется внешней политикой, особенно нашими отношениями с Советским Союзом.

— Познакомьтесь теперь, пожалуйста, с сенатором Максом Боренстейном. Он тоже, как и я, выходец из России. Его дедушка был раввином в Одессе. Я не ошибаюсь, сенатор? Да. Они переехали в Америку в конце прошлого века и открыли свой бизнес. Не сразу. Постепенно. В молодые годы сенатор был аптекарем, потом стал юрисконсультом в профсоюзе швейников, потом занялся политикой. Он видный представитель еврейского лобби. Вы, видимо, знаете, господин Тыковлев, какую роль играет еврейская община в США, особенно на восточном побережье. У сенатора сильные позиции в конгрессе США. Он в числе тех, кто финансировал предвыборную кампанию президента Никсона.