«Будем надеяться на всё лучшее…». Из эпистолярного наследия Д. С. Лихачева, 1938–1999 - Дмитрий Сергеевич Лихачев

Не знаю — что делать, что будет, чем все кончится. С октября я не написал ни одной строчки. Метастазы из Института перешли на историч[еский] факультет Университета, где я преподаю, и создали для меня совершенно невозможную обстановку и там (там действовал также Лап[ицкий] и нашел себе подобных). Больше всего я боюсь Ник[олая] Ф[едоровича]. Это совершенно страшный человек. Не говорите ему, пожалуйста, что я Вам написал.

Заседания наши искусственно затягиваются для того, чтобы под предлогом нерешенности вопроса о Секторе сорвать дело с премией. Искусственно предложено поставить на обсуждение мою главу из «И[стории] к[ультуры] Д[ревней] Р[уси]». Ее якобы предложено «обсудить», и другие мои работы также. Но если Ник[олай] Бельч[иков] узнает, что в Москве известна его тактика, он сорвет с меня голову. В отношении меня уже пущены в ход угрозы, с одной стороны, и ласковость — с другой. Я делаю вид, что замечаю только последнее.

С искренним уважением,

Ваш Д. Лихачев 5.II

Только не говорите об этом никому — боюсь!

ОР РГБ. Ф. 731/I. Карт. 30. Ед. хр. 36. Л. 14 и об. Авторизованная машинопись с припиской автора. Год установлен по почтовому штемпелю на конверте (Л. 15).

9. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 16 марта 1952 г.

Дорогой Николай

Каллиникович!

Искреннее Вам спасибо за поздравление[294]. Мы в семье очень и очень радуемся сейчас. Главное, что я мог бы полностью перестать реагировать на все и только работать, но, к сожалению, надо еще помочь Малышеву[295] и Варваре Павловне. На первого ведутся серьезные нападки за его защиту нас.

Одновременно со мной получил Сталинскую премию и мой младший брат[296] (первой степени по отделу энергетики).

Всегда буду помнить о Вашей помощи нам.

С чистосердечным приветом и уважением Д. Лихачев 16.III.52

ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 64. Л. 22 и об. Автограф.

10. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 16 мая 1952 г.

Дорогой Николай Каллиникович!

Большое Вам спасибо за рецензию С. О. Шмидта[297]. Рецензия дельная и содержит много существенных замечаний и дополнений. Есть, правда, и спорные утверждения (напр[имер], явно преувеличена роль Грозного в общеязыковом процессе).

Будовница я поругал за его выступление[298]. Дома поругала еще его и его жена. Вы на него не сердитесь. Он в общем человек хороший.

Мне кажется, что Вы сильно преувеличили в своем выступлении наши расхождения. Ваш учебник должен содержать прежде всего сведения и бесспорные положения. Я же в своей книжке[299] никаких учебных целей не ставлю себе.

Вы сказали: «положения носят абстрактный и декларативный характер». Да — в докладе и в статьях. Изложить книжку в 13 авт. л. в течение 30 минут не «абстрактно» и не «декларативно» нельзя.

Вы сказали, что я «преподношу то, что мне желательно видеть в историко-литературном процессе, а не то, что этим историко-культурным процессом оправдывается…» Это не так — в рукописи я свои положения стремлюсь доказать. Я их не привношу в историко-литературный процесс, а извлекаю из него. Впрочем, и Ваше утверждение, и мое самооправдание в равной степени голословны.

Вам показалось, что я отрицаю значение переводной литературы. Вовсе нет! Я только считаю, что это значение оправдывается определенными историческими условиями.

Вам показалось, что я отрицаю наличие заимствований. Вовсе нет! В рукописи я посвящаю им целую главу. И о переводной литературе, и о заимствованиях я говорю в полный голос, а ведь многие просто избегают об этом говорить.

Я отнюдь не отрицаю христианских элементов в «Слове». Я согласен, что книжка Данелиа[300] имеет свои достоинства. Я, наоборот, склонен считать, что преувеличено язычество «Слова». Языческие боги — художественные обобщения, а не религиозные понятия.

Значение христианства и церкви я отнюдь не отрицаю.

В главе о народном творчестве я не говорю о феодалах потому, что устное творчество феодалов не есть народное творчество. Об устном творчестве феодалов (христианские легенды, родовые предания и пр.) я говорю много.

Об устном творчестве как «основе» письменного творчества я говорю по преимуществу следующее: устное творчество подготовило почву для развития литературы.

Автора «Слова о п[олку] Иг[ореве]» я тоже считаю по происхождению феодалом (дружинником) и каждый раз об этом пишу в статьях о «Слове». Но разве дворянское происхождение Радищева и Пушкина (Вы о них упоминали) целиком определяло их мировоззрение и творчество?

Вы утверждаете, что «крестьяне жили в таких плохих условиях, что создавать культурные ценности не могли». С этим я не согласен. А былины? а лирические песни? а орнамент? а вышивки, резьба и пр., и пр.? При чем тут плохие условия? Логически продолжая Вашу мысль, можно было прийти к очень неуважительным мыслям о народе.

Вы считаете, что народ мог создавать материальные ценности, но не духовные. Историки Вам возражали: между теми и другими нельзя проводить решительной границы.

Вы сказали: «нет оснований говорить о борьбе двух культур в феодальном обществе». Феодальное общество в культурном отношении разграничено гораздо больше, чем капиталистическое (археологи отмечают резкое различие в одежде, быте и т. д.). Борьбу в области культуры я и показываю в своей рукописи.

Вы спросили меня: «откуда мне известно о том, каким было ораторское искусство в древней Руси»! В № 17 «Исторических записок»[301] я уделяю очень много места тому, откуда мы можем знать об этом ораторском искусстве. Мне кажется, что Вы могли бы сказать мне, что точность донесенных в летописи речей мною не доказана. Это я бы понял, но как же можно спрашивать меня, «откуда» мне все это известно? Ведь я же целую статью посвятил этому «откуда»!

Год назад Вы писали о моем переводе «Слова»[302], что я неправильно перевел (и непонятно почему) выражения «передняя слава» и «задняя слава». А ведь я тоже этому посвятил целую статью (в Известиях ОЛЯ)[303]. Вот на это место Вашей рецензии о «Слове» я и огорчился[304] (Вы никак не захотели посчитаться с моей аргументацией, а просто сказали «неправильно перевел»).

О «художественных красотах» Русской Правды я не говорю ни слова (ни в статье, ни в рукописи). Я говорю о том, что юридические обобщения Русской Правды (в ее древнейшей части, относящейся, по крайней мере, к X в.) подготовили почву для художественных обобщений. Юридические «казусы» Русской Правды —